Перевод: Mia Kordis

Сверка и редактура: DisCordiа

Вычитка: Ms.Lucifer & Ведьмочка

Путь к Раю начинается в Аду.

Божественная комедия

Когда гроб моего мужа опускают в землю, идет дождь. Сильный дождь, будто само небо вот-вот разорвется пополам, прямо как мое сердце.

Я неподвижно стою под зонтиком вместе с другими скорбящими, слушая, как священник бубнит о воскрешении и славе, благословениях и страданиях, искуплении и святой любви Божьей. Так много слов, и все такие бессмысленные.

Все бессмысленно. В моей груди дыра в форме силуэта Майкла, и больше ничего не имеет значения.

Должно быть, поэтому я чувствую себя такой оцепеневшей. Я опустошена. Горе разорвало меня на части, разбросав мои кости по сухой пустоши, где они будут запекаться в тишине под безжалостным солнцем тысячу лет.

Женщина позади меня тихо всхлипывает в носовой платок. Шэрон? Карен? Коллега Майкла, с которой я познакомилась на давней вечеринке для преподавателей. Один из тех ужасных корпоративов в школьном зале, где подают дешевое вино в пластиковых стаканчиках, а люди стоят вокруг и ведут неловкие светские разговоры, пока не напьются достаточно, чтобы высказать все, что они думают друг о друге на самом деле.

Шэрон ‒ или это Карен позади меня ‒ на той вечеринке сказала Майклу, что он придурок. Я не могу вспомнить почему, но, наверное, именно поэтому она сейчас плачет.

Когда кто-то умирает, вы начинаете вспоминать все случаи, когда его вы подвели.

Священник осеняет себя крестным знамением, закрывает Библию и отступает назад. Я медленно двигаюсь вперед, наклоняюсь, чтобы взять горсть земли из кучи сбоку, затем бросаю ее на закрытый гроб.

Мокрый комок грязи издает уродливый глухой звук, когда приземляется на серую крышку гроба, этакий безразличный шлепок завершенности. Затем он соскальзывает с гроба, оставляя за собой коричневый след, похожий на след от дерьма.

Внезапно меня начинает трясти от гнева. Я чувствую во рту вкус пепла и горечи.

Что это за дурацкий ритуал. Зачем мы вообще так заморачиваемся? Мертвые уж точно не видят, как мы их оплакиваем. Они ушли.

Внезапный порыв холодного ветра треплет листья на деревьях. Я поворачиваюсь и ухожу сквозь дождь, не оглядываясь, когда кто-то тихо, со всхлипом в голосе, зовет меня по имени.

Мне нужно побыть наедине со своим горем. Я не из тех людей, которые любят соболезнования. Особенно если трагедия ‒ моя собственная.

Я открываю входную дверь, и мне требуется мгновение, чтобы осознать, что я дома. Я не помню, как ехала от кладбища, хотя провал во времени меня не удивляет. С момента аварии я была как в тумане. Будто мой мозг укутало одеялом густых облаков.

Я где-то читала, что горе ‒ это больше, чем эмоция. Это и физический опыт тоже. Все виды неприятных химических веществ, вызывающих стресс, попадают в кровоток, когда человек скорбит. Усталость, тошнота, головные боли, головокружение, отвращение к еде, бессонница… Список побочных эффектов очень длинный.

У меня есть они все.

Я скидываю туфли и оставляю их под консольным столиком в прихожей. Бросив свое шерстяное пальто на спинку кухонного стула, я направляюсь к холодильнику. Я открываю дверь и стою, глядя внутрь, пока дождь барабанит по оконным стеклам, и пытаюсь убедить себя, что проголодалась.

Но нет. Я знаю, что мне следует поесть, чтобы поддержать силы, но у меня ни к чему нет аппетита. Я позволяю двери захлопнуться и прижимаю пальцы к пульсирующим вискам.

Еще и головная боль. Уже пятый раз на этой неделе.

Обернувшись, я замечаю конверт на столе рядом с вазой для фруктов. Он лежит там в одиночестве, белый прямоугольник с надписью, сделанной аккуратным почерком, и штампом в виде красными буквами отпечатанного слова «ЛЮБЛЮ».

Я точно знаю, что его там не было, когда я уходила.

Моя первая мысль ‒ это Фиона, должно быть, она принесла почту. Потом я вспоминаю, что она убирает дом по понедельникам. Сегодня воскресенье.

Так как же конверт туда попал?

Когда я подхожу к столу и беру письмо, от раската грома сотрясаются окна. В кронах деревьев снаружи свистит ветер. Жуткое чувство усиливается, когда я читаю обратный адрес.

Тюрьма штата Вашингтон.

Нахмурившись, я надрываю край конверта и вытаскиваю оттуда лист нелинованной белой бумаги. Я разворачиваю его и читаю вслух.

«Я буду ждать вечно, если придется».

Это все. Больше ничего нет, кроме подписи, нацарапанной под словами.

Данте.

Я переворачиваю страницу, но на другой стороне ничего нет.

В течение какого-то мгновения мне кажется, что письмо, должно быть, предназначено Майклу. Но я отметаю идею, когда понимаю, что оно адресовано мне. Это мое имя прямо там, на лицевой стороне конверта, написано синими чернилами и аккуратными печатными буквами. Этот Данте, кем бы он ни был, написал это письмо именно мне.

Но почему?

И чего же он ждет?

Выбитая из колеи, я складываю письмо вчетверо, засовываю обратно в конверт и бросаю на стол. Затем проверяю, все ли двери и окна заперты. Я задергиваю шторы и жалюзи, защищаясь от сырого серого дня, наливаю себе бокал вина, затем сажусь за кухонный стол, уставившись на конверт со странным ощущением дурного исхода.

С ощущением того, что что-то надвигается.

И что бы это ни было, это нехорошо.

~

Когда я вытаскиваю себя из постели утром, головная боль все еще со мной, но гнетущее чувство страха исчезло. На улице серо и ветрено, но дождь прекратился. По крайней мере, на данный момент. В Вашингтоне круглый год сыро и пасмурно, а январь особенно унылый.

Я пытаюсь работать, но сдаюсь всего через час. Я не могу сосредоточиться. Все, что я рисую, выглядит депрессивно. Детская книга, которую я иллюстрирую, рассказывает о застенчивом мальчике, который дружит с говорящим кроликом, но сегодня мой кролик выглядит так, будто он скорее наглотается «Перкоцета»¹, чем съест морковь, которой мальчик пытается его накормить.

Встав из-за стола, я направляюсь на кухню. Первое, на что падает мой взгляд, ‒ письмо, лежащее на столе. Следующее, что я замечаю, ‒ вода по всему полу.

За ночь потолок дал течь. Две, если быть точной.

Я знала, что нам следовало купить что-нибудь поновее.

Но Майкл не хотел новый дом. Он предпочитал старые дома с «характером». Когда мы переехали в этот викторианский дом времен королевы Анны шесть лет назад, мы были молодоженами, у которых было больше энергии, чем денег. Мы проводили выходные, крася и стуча молотком, вытаскивая старый ковер и латая дыры в гипсокартоне.

Веселье длилось около трех месяцев. Потом это стало утомительным. Затем превратилось в битву характеров. Мы против дома, который, казалось, был полон решимости оставаться в состоянии упадка, независимо от того, как упорно мы пытались его обновить.

Мы заменяли сломанную водопроводную трубу, а потом отключался обогреватель. Мы обновляли древнюю кухонную технику, а потом обнаруживали ядовитую плесень в подвале. Это была бесконечная карусель ремонтов и замен, которая истощила наши финансы и наше терпение.

Майкл планировал заменить протекающую крышу в этом году.

Иногда я задаюсь вопросом, что останется в моем списке дел, когда я умру.

Но потом я заставляю себя думать о чем-то другом, потому что мне и так достаточно грустно.

Я приношу два пластиковых ведра из гаража на кухню и ставлю их на пол под теми местами, где с потолка капает, затем достаю швабру. Требуется почти час, чтобы собрать всю воду и высушить пол. Как только заканчиваю, я слышу, как открывается и закрывается входная дверь. Я бросаю взгляд на часы на микроволновке.