Если говорить о влиянии ЦК КПСС на КГБ, то его руководящая роль наложила нездоровый отпечаток на некоторые стороны служебной деятельности. Вместо настоящей борьбы с недругами нашей страны, а такую борьбу нужно вести, ЦК КПСС толкал органы госбезопасности на борьбу с инакомыслием некоторых советских людей, чем пресекалась деятельность отдельных лиц, но не излечивались сами причины хронической болезни советского общества.

В послесталинский период и особенно после разоблачения на ХХ съезде КПСС его культа личности в СССР прекратилось повальное преследование собственного народа и главным была объявлена борьба «с происками противника», день и ночь мечтавшего изничтожить Советский Союз.

Деятельность КГБ была по своему характеру тотальной и глобальной, то есть не было практически ни одной страны или какой-то проблемы, на которую наши власти не обращали бы внимания и не суетились бы вокруг этого. Эта политика была в точности такой, какую проводили и ныне проводят ЦРУ, ФБР и другие специальные органы США. Только подавалось это под разными соусами: мы боролись против происков империализма, а они — против опасности коммунизма или против «руки Москвы». Хотя с развалом оплота мирового коммунизма страхи у американцев вроде бы и должны были пройти, однако их активность отнюдь не уменьшилась — они лезут везде и всюду. Такая всеядность довольно опасна. Как бы не приключилось с ними тоже несварение желудка, как это произошло с нами.

Перед КГБ была поставлена задача искать и разоблачать агентуру врага среди неустойчивой части советского населения. А кто же подразумевался под этими самыми неустойчивыми?

Всякое инакомыслие и критические замечания в адрес вышестоящего руководителя, который на своей должности выполнял волю правящей партии, расценивались как «гниль», а их носитель априори зачислялся в разряд неблагонадежных, которых легко может завербовать иностранный разведчик. Вот эти «агрессивные происки» противника и советские «подозрительные» лица становились объектами оперативного интереса.

Хотя в отношении советских «неблагонадежных» граждан и не применялись суровые репрессивные меры времен 30-50-х годов, однако немало их незаконно пострадало в административном порядке и тем самым пополнило число врагов советской власти.

Эта борьба с инакомыслием особенно усилилась после того, когда в 1967 году председателем КГБ был назначен Ю.В. Андропов. В том же году было создано 5-е Управление, которое и было призвано осуществлять «идеологическое обеспечение» строительства коммунизма.

В своей среде мы недоумевали по поводу этого надуманного термина — «идеологическая диверсия противника». Казалось бы, ну кого и чего бояться марксистско-ленинской передовой теории и практике? Пусть американцы трепещут перед нашей марксистско-ленинской идеологией, а не наоборот. Но вот в Кремле придумали еще одну опасность, а народу пришлось нести дополнительные расходы на создание новых подразделений КГБ. Лучше бы употребили эти средства на повышение уровня жизни народа — глядишь, и недовольных стало бы меньше.

В оперативной среде работников 5-го Управления именовали, как в археологии, — «питекантропы», подчеркивая этим всю архаичность методов и подходов, которые они использовали в отслеживании диссидентских процессов в стране, а не только в среде творческой интеллигенции, как это любят у нас подчеркивать те, кто считает себя особо одаренной личностью.

Среди «питекантропов» было немало и нормальных ребят, которые с иронией относились к содержанию своей работы. С одним из них, Михаилом В., я был дружен, и он время от времени давал мне почитать изданную на Западе литературу диссидентов. В ней я ничего особо вредного не находил, разве что неприятную для партийного руководства правду, о которой я и сам знал.

Однажды он дал мне почитать тогда запрещенное у нас произведение А.И. Солженицына «Бодался теленок с дубом», написанное писателем в эмиграции и оттого немного фанфаронистое. Но было интересно почитать о взаимоотношениях автора с КГБ накануне насильственной отправки за рубеж. Почему бы эту книгу было не издать массовым тиражом?

Впрочем, и руководители других управлений норовили доказать верхам свою идеологическую зрелость и не упускали возможности заострить внимание оперативных работников на важности изобличения и поимки «людишек с гнильцой».

Мне врезалось в память экстренное совещание руководящего состава советской контрразведки, на котором держал речь первый заместитель начальника главка генерал-лейтенант Ф.А. Щербак.

Генерал, который начинал свой трудовой путь охранником в лагере заключенных, в оценке «врагов советской власти» оставался на том же уровне вахтера: если субъект попал в лагерь — значит, враг. А если начальник сказал какую-то чушь, то все равно он прав. Такого же отношения к своим словам он требовал и от оперативного состава.

На указанном совещании генерал, грозно и многозначительно нахмурив брови, сказал, что все оперативные работники должны проинструктировать агентуру о том, чтобы она нещадно разоблачала гнусное письмо академика Сахарова, которое широко распространяется на Западе.

Помянув недобрыми словами гадов-империалистов и мимоходом высказав уверенность в их неизбежной гибели, ибо преимущества социалистической системы хозяйства так и перли изо всех прорех, генерал на всякий случай поинтересовался, есть ли вопросы.

Из-за излишней любознательности черт меня дернул спросить генерала:

— Федор Алексеевич, а нельзя ли ознакомиться с содержанием письма Сахарова? — Мгновенно нависшая в зале тишина заставила меня похолодеть — до меня дошло, что я ляпнул не то, но, пытаясь спасти положение, промямлил: — Ну, чтобы доходчивее объяснить агентуре задачу по…

Но генерал не дал мне договорить и зло брякнул:

— Я тебе почитаю! Делай то, что тебе говорят! Ишь ты, грамотей нашелся! — Затем минуту помолчал и откровенно произнес: — Я и сам письмо не читал. Но руководство комитета сказало, что это дерьмо, — значит, дерьмо.

В оперативной работе мы не обращали внимания на призывы не забывать об «идеологической диверсии». Правда, на моей памяти была одна курьезная операция, которая проводилась против нынешнего Чрезвычайного и Полномочного Посла Японии в России Тамбы Минору. Во второй половине 60-х годов 2-й секретарь М. Тамба работал в японском посольстве. Был он тогда холост, свободен, лихо гонял по Москве на красном «жучке» («фольксваген»), часто отрывался от «наружки».

Но, самое главное, он имел обширный круг связей среди «диссидентов», которые часто поливали советские порядки. Этот полив был чаще всего справедливым, но зачем выбалтывать все иностранному дипломату? И мой сосед по кабинету Пончиков, который занимался непоседливым дипломатом, решил отшить его от контактов с «диссидентами». Задумано — сделано!

Во время очередного визита М. Тамбы к диссидентствовавшему молодому историку N, который вышел недавно из тюрьмы после отбытия наказания за антисоветскую деятельность, вечером к нему на квартиру с «проверкой» явился капитан милиции. Это был наш сотрудник Денисов, который по своим манерам мог сойти за милиционера.

Проверив документы хозяина и задав несколько вопросов, Денисов спросил Тамбу:

— А вы кто такой?

— Японский дипломат, — ответил японский дипломат и показал соответствующее удостоверение.

— А что вы здесь делаете? — продолжал расспрашивать настырный Денисов.

— Пришел в гости к своему другу, пьем коньяк. Садитесь с нами, — предложил гостеприимный японец.

В оперативные замыслы операции не входила выпивка оперативного работника с антисоветчиком и японцем, поэтому Денисов отказался разделить трапезу, но не тут-то было! Будущий посол Японии в России оказался парнем хватким и засыпал «милиционера» градом вопросов. Денисов еле отбился от любознательного японца и поскорее ретировался.