Относительно главного вопроса грузины ответили, что они подобрали настоящего «голубого бойца» и подставили его японцу. Однако любовнику-грузину сблизиться с японцем в первый день не удалось, так как встреча проходила в кафе.

На второй день озадаченный государственным заданием грузин прорвался к Тавамацу в номер гостиницы и стал приставать к японскому гостю. Когда до жителя Страны восходящего солнца дошло, чего добивается от него потомок грузинских царей, то он стал предлагать ему в качестве откупного всю имеющуюся у него в наличии валюту. Такой шаг японца глубоко обидел жаждавшего любви грузина:

— Слушай, кацо! Нэ абижай, этой зэлоной капусты у минэ навалом, могу и тыбе дат.

Однако неподатливый японец, хотя и был по нашим меркам хиляком и ни в коей мере был не чета грузинскому самцу, умудрился применить какой-то замысловатый прием из восточных единоборств, выкрутился из объятий ухажера и сохранил невинность.

На следующий день, сообщали подробности грузины, интимный акт тоже не получился, ибо японец во время экскурсии по Тбилиси застрял над городом на вышедшем из строя фуникулере и несколько часов провисел в раскачивающейся на ветру гондоле, едва не опоздав на улетавший в Москву самолет. Возможно, что находчивый японец как-то сам вывел механизм из строя и про себя решил, что лучше уж несколько часов раскачиваться под горным ветром в фуникулере, чем применять приемы джиу-джитсу в противоборстве с грузином.

Говорят, что с тех пор японец опасается кавказцев.

Вскоре после этой истории Газизов многозначительно сообщил нам, что «Артур» выдержал проверку боем и он его рекомендует на работу в советскую разведку. И действительно, вскоре все бумаги, касающиеся агентурного прошлого «Артура», были уничтожены и он был зачислен в ПГУ под фамилией своего приемного отца Левченко (он был усыновлен другом его отца после смерти родителей).

Я не знаю, как он работал в резидентуре, где маскировался под прикрытием собственного корреспондента журнала «Новое время».

Парень, говорят, он был не вредный. Его недолюбливал один из руководителей разведывательного отдела Центра, который сказал, что как только Левченко вернется в Москву, то загонит его в какую-либо дыру, как бездельника.

Левченко узнал о таких угрозах начальства и решил в СССР не возвращаться. Нашел приют в США, где написал книгу, в которой нелицеприятно отозвался о личных и деловых качествах работавших с ним советских разведчиков. Следует признать, что некоторые его характеристики недалеки от истины.

За трусливое поведение его окрестили «Вьюн» и приговорили заочно к расстрелу, хотя в оперативном плане, говорят, ущерб нанес он незначительный. Правда, из-за этого случая были наказаны резидент О.А. Гурьянов, который не успел получить генеральское звание и был из Токио отозван, а также Пончиков, которого из разведки вернули в контрразведку.

С Левченко у меня связаны и не совсем приятные воспоминания, которые произошли из-за царивших в тот период в КГБ порядков. Однажды во время обеда сидевший со мной за одним столом заместитель начальника отдела управления кадров КГБ В. Холмов сказал мне, что Газизов на днях выезжает резидентом КГБ в одну из стран. К тому времени он ушел из контрразведки и работал в одном из учебных центров ПГУ заведующим спецкафедрой. Меня не интересовали его производственные вопросы. Я только сказал, что рад за него. Потом я продолжил, сказав, что наконец-то в КГБ стали терпимо относиться к тем, кто был знаком с беглецами. В. Холмов переспросил, кого я имею в виду. Я сказал, что Левченко. На этом разговор на эту тему и прекратился, но мне показалось, что последует его продолжение, ибо не зря задавал кадровик уточняющие вопросы.

И точно, не успел я вернуться в кабинет, как мне позвонил начальник отдела управления кадров Щербаков и попросил зайти к нему. Он спросил, какие у меня отношения с Газизовым. Я ответил, что не очень хорошие, поэтому не хотел бы давать какие-то оценки, ибо они все равно будут субъективными.

Щербаков поставил интересовавший его вопрос и спросил, знал ли Газизов Левченко. Я ответил положительно и добавил, что не только знал, но и рекомендовал его в разведку. Он попросил меня написать об этом, но я сказал, что каждый из знавших Левченко в свое время о нем писал. По этой причине я писать отказался, сказав, что это будет выглядеть как донос. Чтобы удостовериться в моей правоте, я посоветовал Щербакову посмотреть подборки материалов на Катэяму и Тавамацу, в которых должны быть сообщения «Артура» с резолюциями Газизова.

Как потом мне сообщил Холмов, при разбирательстве дела о побеге Левченко Газизов в своей объяснительной написал, что не был лично знаком с изменником, и признал, что он недостаточно контролировал своего подчиненного Севастьянова, который рекомендовал такого подонка в разведку. Щербакову после моих слов не представило никакого труда восстановить истину.

Оказывается, у Газизова уже на руках были авиабилеты и заграничные паспорта на него и жену. Был также позади и отходной банкет, который обычно устраивает для своих друзей отъезжающий за границу. Можно только себе представить, какой для него был удар, когда за день до отлета в загранкомандировку его пригласили под каким-то предлогом в кадры и все документы отняли. Несостоявшийся резидент остался в Москве.

Я знаю, что все это произошло из-за меня, но считаю, что судьба с Газизовым распорядилась справедливо, ибо нельзя делать свое благополучие за счет других и нужно всегда говорить правду, какая бы она ни была неприятная.

Чтобы обелить свою черную репутацию, Левченко поплакался в жилетку «выдающемуся американскому журналисту» Джону Баррону, специализирующемуся на дискредитации КГБ, который в своей книге[19] попытался героизировать беглеца, но ему это не удалось — предатель всегда останется предателем, в какие бы одежды его ни рядили.

Левченко иногда выступает экспертом по КГБ. Но он же ничего не знает об этом ведомстве.

В 1977 году в советской контрразведке произошла очередная частичная реорганизация и наш отдел разделили на два. На вакантное место начальника нового отдела назначили генерал-майора Гавриленко Н.А.

Маленький и щуплый на вид Гавриленко, со слов тех, кто с ним работал, был из людей, от которых можно было ожидать подвоха с любой стороны в самое неожиданное время.

Во время войны он учился в авиационном институте. И хотя был 1920 года рождения, то есть призывного возраста, но имел бронь и на фронте не был.

Когда же Красная армия приблизилась к логову Гитлера, Гавриленко вдруг призвали в войска НКВД, где он выполнял какие-то функции в тылу, что позволило ему получить документы участника войны. Затем ему удалось вырваться в разведку, откуда его вскоре удалили и «направили на укрепление контрразведки» на рядовую оперативную должность. Здесь он себя ничем особым не проявил, но обратил на себя внимание некоей неистовостью к искоренению недостатков, о чем неутомимо говорил на партийных собраниях или совещаниях.

Как человек, патологически нетерпимый к недостаткам других (а иногда и к достоинствам), он был назначен руководителем одного маленького, но важного подразделения, в котором он должен был «навести порядок».

Подразделение это в контрразведывательной работе крайне необходимо, но работа в нем довольно тяжела, и не зря работавшим в нем сотрудникам год выслуги засчитывался за полтора.

В этом подразделении работали специалисты и энтузиасты своего дела, служили не за награды, не за страх, а за совесть. Тяжелая работа, почти всегда в неурочное время, требовала своеобразной разрядки, но кое-кто перебирал горячительных напитков, и это становилось известно руководству, которое реагировало на это репрессивными мерами. Сменявшие друг друга начальники этого подразделения не «закладывали» своих подчиненных, что называется — с ними снюхивались. Поэтому понадобился новый, нейтральный человек, который смог бы навести там революционный порядок. На такую должность, по мнению руководства, как раз и подходил майор Гавриленко.