– Нам нужны еда и четыре койки.

Мужик покосился на женщину, чье внимание целиком поглотила булькающая над огнем похлебка. Поправив чепец дрожащими руками, она предоставила ему самому решать вопрос с незваными гостями. Рунд терпеливо ждала, повернув голову так, чтобы трактирщик видел ее слепой глаз в буграх уродливых шрамов. Шим и Кация, не дожидаясь приглашения, облюбовали стол, на котором стоял забытый поднос с ломтями свежего хлеба. Его они поделили между собой. Яграт оглядывал комнату в поисках других языческих предметов и истово молился. Бёв наблюдал за ним, насмешливо изогнув рыжеватую бровь.

– У нас закрыто. И проблемы с едой. Мы давно не принимаем путников – разве вы не видели замок? – буркнул хозяин и сплюнул в сторону, выражая неприязнь.

– Видели. А вместе с ним и это, – Рунд положила на стол клочок бумаги и ткнула пальцем в каракули. – Может, нам отыскать написавшие эти слова руки и отрубить их, чтобы другие боялись?

Лицо мужчины побледнело. Он снова глянул в сторону печи, но помощи оттуда так и не поступило.

– Я могу забыть обо всем в обмен на еду. И теплые одеяла. Мы никого не тронем и останемся здесь только на одну ночь.

– У нас и в самом деле все плохо. – Мужик говорил нехотя, но презрения в его взгляде поубавилось. – Наши озимые сожгли разбойники месяц назад – мы ездили с прошениями в Тротр, а оттуда письма ушли лорду и королю.

– А про императора забыли? – усмехнулась Рунд. – Подотрись своими прошениями, мой тебе совет. Никто не поднимет свою жопу и не приедет в такую глушь спасать эту вонючую деревню и ваш погибший урожай. Уж точно не Железный Тит и не трясучка Абнер. Я сказала, что нам нужны еда и четыре койки. Я не спрашивала, из чьей задницы ты все это достанешь.

Их разговор прервал скрип ступеней. На лестнице, отчаянно труся, показалась молодая женщина. Светлые тяжелые косы лежали на высокой груди и огромном животе, который она, желая защитить от этого мира, прикрывала руками. Ее и без того большие глаза увеличились при виде тахери.

– Отец? – Она замерла на последней ступеньке и едва удержалась от того, чтобы кинуться обратно. Тонкий голос дрожал, выдавая страх. Рунд посмотрела на ее пальцы и не нашла обручального кольца. – Мама?

– Ступай наверх. Мы с матерью справимся сами. – Мужчина, к удивлению Рунд, изобразил на лице какое-то подобие улыбки. – Моя дочь. Приехала навестить нас. Иди в свою комнату. Не мешай господам.

«Так, мы уже господа», – подумала Рунд. Девушка еще раз осмотрела комнату и собравшихся в ней людей и, осторожно развернувшись, исчезла в полумраке.

– Твоя дочь на сносях и приехала к тебе в гости, в эту глушь, как же. Что за неуклюжее вранье. Да она не замужем – сразу видно, что принесла в подоле своим родителям нежданный подарок. Но это дело не мое. Еда. – Подумав немного, Рунд повернулась к Бёву: – Заплати за все.

– Но… – Бёв коснулся ее руки. – У нас и так мало денег. Может быть, стоит все же…

– Я сказала – заплати. – Рунд требовательно протянула ладонь, и друг нехотя положил на нее кошель. – А ты, – она повернулась к трактирщику и ухмыльнулась, заметив, как задрожали его губы, – сделай милость, запри двери и больше никого сюда не пускай. Трактир ведь не работает? Вот и прекрасно. Заодно покормите наших лошадей. И согрейте воды – мы давно в дороге. Если кто-нибудь из вас сунется в деревню, – обращенная к ней спина трактирщицы окаменела, – я лично спалю здесь все дотла. А наш славный яграт призовет сюда бога, которому не понравитесь ни вы, ни ваши обереги. Вспоминай мои слова, когда будешь готовить еду и в твою голову придет мысль ее отравить. Нас травили годами – и вряд ли ты найдешь яд, способный упокоить мою душу.

– А мужик ведь прав. Мы видели поля – озимые сожжены. И эта бумажка…

Рунд фыркнула и поудобнее устроила голову на плече Бёва. Кожа друга пахла дегтярным мылом, зато дыхание отдавало цветочной настойкой. Каждый раз, целуя его, Рунд оказывалась посреди медвяных лугов. И ни крови, ни гари – только солнце и дурманящий, приятный запах цветущих трав. Совсем как в полузабытом детстве.

– Может, и правда разбойники. Но что это меняет?

– Нам стоило бы все проверить. Ты ведь права – никто не поедет сюда разбираться. А вдруг это оборотни?

Огонь погас, и в темноте очага алела горстка углей – словно десятки глаз, наблюдавших за ними.

– Птицы не станут лишний раз выходить из своих укрытий. Подумай только: на них охотятся уже больше десяти лет. Их осталось слишком мало, и почти все – жалкие полукровки. – Рунд, не отрываясь, смотрела на тлеющие головешки и гладила Бёва по вытянутой руке. – Нет, они не будут рисковать. Скорее всего, это сделали сами люди. Или идуны. Да кто угодно – нам какая разница? Я напилась крови на долгие месяцы вперед. К тому же, ты слышал, они направили прошение королю. Вот пусть трясучка с ними и разбирается.

Нащупав во мраке лицо Бёва, Рунд приложила ладонь к мягким губам.

– Давай хотя бы на один вечер забудем обо всем.

С этими словами она уселась сверху, обхватив его ногами. Пальцы Бёва, лаская, пробежались по спине – неторопливо и нежно. Рунд любила тьму – в ней скрывалось ее уродство. Бёв говорил, что его нисколько не волнуют ни шрамы, ни слепой глаз, но Рунд все равно стеснялась. Ненавидела себя за эту слабость и ничего не могла поделать.

Теплые ладони мягко коснулись ее живота, и Рунд откинулась назад.

Следуя за движениями Бёва, Рунд постаралась, чтобы койка скрипела как можно громче. Представив пунцовое лицо яграта, подслушивающего за тонкой стенкой и бормочущего свои молитвы, она испытала ни с чем не сравнимое наслаждение.

Глава 4

Когда все равны

сли бы у Абнера кто-нибудь спросил, что он ненавидит в жизни больше всего, он без сомнений назвал бы Залу. Привел бы этого человека, усадил рядом с собой на холодный каменный трон и заставил слушать нудное брюзжание выживших из ума стариков. Впрочем, иногда старцы так распалялись во время споров, что принимались драться: охаживали друг друга фолиантами, разбрасывали бумаги и чернила – это было единственным развлечением на Совете Десяти, и Абнер не торопился их разнимать. Смотрел, как почтенные мужи, кряхтя, позорят себя и государство на глазах у черни и послов, и смеялся. Но не вмешивался. Напротив, часто именно он доводил их до исступления своими глупостями – а потом веселился. Но так, чтобы не заметила королева.

Дурное настроение Брунны совпадало с заседаниями – меньше всего его супруга любила сидеть под пристальными взглядами людей, которых презирала. А презирала Брунна всех. Абнер попытался вспомнить, улыбнулась ли королева хоть раз за пятнадцать лет их странного брака. Наверное, нет. Возможно, Брунна вообще не умела улыбаться. Вот и сейчас она сидела и кривилась, куксилась и прижимала к лицу надушенный платок. С неудовольствием Абнер заметил, что королева нацепила на себя слишком много украшений. Тонкую шею оттягивало ожерелье из морского жемчуга, и даже в свой длинный нос Брунна умудрилась продеть цепочку. Будь у нее волосы, она бы и туда засунула драгоценные камни.

Стеврон тоже любил выставлять напоказ все, что имел. Поэтому в конце концов все и потерял.

Королева застыла неподвижно на своих бархатных подушках – уж ее-то задница не покроется синяками. «Зато, – подумал Абнер, – она наверняка сварится в своих тяжелых атласных накидках». Это его немного порадовало.

Если бы у Брунны спросили, что она ненавидит в этой жизни больше всего, она без сомнений ткнула бы костлявым пальцем в карту Мегрии. А потом в своего супруга.