Эльгендорф так расстроился и так давно ни с кем не говорил «по душам», что не мог отказать и согласился. Пусть тема была и не очень приятной.

Сначала они вместе доели торт, выпили чайник чая с базиликом, пока Эльгендорф листал новостную ленту в интернете. Сделав вывод, что ее лучше не читать вовсе, он собрал посуду, положил в раковину, а потом позвал Нуда в гостиную. Шура побежал следом.

В комнате горел торшер, потрескивал угольками искусственный камин. За окном вдалеке виднелся угол кладбищенской стены. Вильгельм рассказывал о Космосе. Когда Нуд попросил рассказать о космических пиратах, Вильгельм засмеялся и сказал, что даже знал парочку.Когда-то они боролись с поставкой запрещенных увеселительных веществ на вечеринки в Академию. Большинство бороздило просторы Космоса на посудинах, на которых уважающий себя и мусор выбрасывать не полетит, и облавы на них стали такими частыми, что все положительные начинания они закончили. Жили пираты на Планете мусора, за которой никто никогда не смотрел, кроме маленького отдела экологии. Они, впрочем, быстро бросили.

Нуд слушал. Пару раз он плакал: первый раз после того, как Вильгельм рассказал о том, какие машины некоторым жителям заменяют животных, а второй – после рассказа о создании Земли. Эльгендорф и улыбнулся, когда вспомнил о точечке в кубике, помещавшемся в ладони.

«Это твое детище, наше будущее, Вильгельм, – сказал когда-то тот, которого он все еще надеялся забыть. – Береги его, потому что больше никто беречь его не будет».

Когда Нуд заснул, Вильгельм отнес его в маленькую спальню. Затем Почитатель помыл посуду и заварил чай. Шура сидел на столе, лакая молоко из блюдца, а Эльгендорф поглаживал его по жесткой шубке. По радио крутили грустную песню.

Утро Вильгельма, если верить напольным часам с кукушкой, началось после обеда, когда он, почти выспавшись, поднялся с дубовой кровати, ответившей его движениям громкими поскрипываниями. Спину саднило, а суставы, продолжавшие медленно рассыхаться без нужного лечения, ныли. Эльгендорф обвел сонным взглядом комнату, погрузившуюся в полумрак, засунул ноги в тапки и пошаркал к окну. На улице накрапывал грибной дождь, а в комнату через откинутое окно неспешно влетал аромат прелых листьев и мокрого асфальта. Теплый сентябрь, какой так любил Вильгельм. Обычно в такое замечательное время он уезжал за город, где любовался увяданием заточенной в Сансаре природы. И все бы хорошо, если не письмо.

Вдоволь надышавшись, Эльгендорф закрыл окно и пошел на кухню, на которой в тот день было тихо.

«Даже не знаю, ко добру ли это», – пронеслось в голове Вильгельма, когда тот не обнаружил никого на кухне. Посмотрев на часы снова и поморщившись от их громкого тиканья, он зашел в гостиную и открыл крышку террариума, в котором сидела Лилиан. Они враждебно переглянулись. Разговор не задался.

– Ты все такая же противная, как и вчера, – сказал Вильгельм и протянул ей руку. Лилиан по-игуаньи хмыкнула, забралась на плечо Эльгендорфа, важно покачивая хвостом, и, словно улыбнувшись, обвила шею его игольчатым хвостом.

И пока на кухне Вильгельм кормил игуану сверчками, а чайник кипятил воду, мысли Почитателя были переполнены людьми.

Не стоит наивно полагать, что нетерпимость к людям появилась внезапно. Вильгельм упорно не любил людей давно, и с каждым столетием неприязнь к двуногим его подобиям крепчала и крепчала. Эльгендорф сносно вытерпел людей, населявших его Планету несколько тысяч лет назад, а особенно нравились ему так называемые «пещерные» люди, напоминавшие ему зверей. Древние цивилизации с их наивным желанием познать мир, их тотемы, обряды, восхвалявшие страх перед природой. Было в этом что-то трогательное.

Вильгельм с улыбкой вспоминал прекрасную Атлантиду, ушедшую под воду, к превеликому сожалению, по его глупости, наполненную голосами и ароматами Месопотамию, и десятки других, канувших в лету, цивилизаций. Но больше всему ему нравилось то, с каким страхом, повиновением и уважением его встречали жители, которым удостоилась честь встретиться Создателем. Страх парализовал мышцы, когда Вильгельм наблюдал за жертвоприношениями в его честь, и странное упоение собственной важностью поглощало, когда люди поднимали руки к небесам и умоляли его о помощи и благословении. Он любовался храмами, строившимися в его честь, улыбался, когда люди склоняли головы перед его обличием, когда Почитатель появлялся перед избранными. От каждого человека исходил запах слепого доверия. Вильгельм не мог нарадоваться послушности занимательных созданий. Через своих помощников он раздавал знания, помогал проектировать здания, подкидывал умные мысли и изобретения мудрецам, пока его не засекли и не отправили строгое предупреждение: «ЕЩЕ РАЗ ПОВТОРИТСЯ, ЭЛЬГЕНДОРФ, И ВЫЛЕТИШЬ ОТТУДА!». А люди тем временем благодарили Создателя сполна и ни дня не давали ему жить с чувством, что его работа не оценена по достоинству. Он и не представлял, что когда-то люди от него отвернуться.

Но чем умнее становились люди, тем тяжелее становилось Вильгельму с ними совладать. Он боялся предостережений Альбиона и никак не мог воздействовать на людей, только смотреть. Почитатель, всегда живший на Земле и пересекавшийся с людьми часто, все же не мог до конца их понять, потому что не верил, что эволюция смогла одурачить его и заставить человека отклониться от выбранного Вильгельмом в лабораториях курса развития. Изучить все народы Вильгельм, как ни старался, но так и не смог, и чем сильнее люди плодились, чем больше рождалось в них различий, тем тяжелее было поспевать за ними. Один исследователь не мог понять миллионы, а потом и миллиарды существ, а их индивидуальность, пусть и разделенная на многих индивидов, оказалась слишком сложным объектом опытов. И в какой-то момент, когда главный его друг и помощник бесследно исчез, у Вильгельма совсем опустились руки.

Двадцать первый век был Вильгельму так противен, что даже поклонения Создателю не приносили радости. Тем более он понимал, что поклонялись они уже не ему. Существа, уничтожавшие Планету, залившие ее земли невинной кровью, в древние времена казавшейся не такой алой, имели к нему прямое отношение. Существа, уничтожившие прежнюю красоту природы и посчитавшие себя хозяевами Вселенной, никак не могли быть ему приятными. Но отчего-то он не хотел гибели всех.

– И это все из-за людей, все из-за них. Они даже сами на себя накликали беду! – шепотом бубнил Вильгельм, размешивая в кружке быстрорастворимый кофе, а Лилиан, уже насытившаяся сухими сверчками, сидела на краю стола и нахально поглядывала на Эльгендорфа. – Не смотри на меня так. Без тебя было бы не так противно.

Она будто бы говорила: «Посмотри на твой послужной список. Не скажешь, что ты ненавидишь своих отпрысков».

Пить кофе на голодный желудок было плохой идеей – в животе скрутило, и Вильгельм решил перекусить. Ничего кроме пачки медовых хлопьев в шкафу не нашлось, так что ему пришлось хлебать их с молоком под пристальный взгляд Лилиан. Вильгельм решил почитать новости. Для него же это означало «лицезреть, как низко может пасть человек и думать, что в этом есть его вина». Но стоило Эльгендорфу включить телефон, последний из запасных и неразбитых, как на экране появились пропущенные вызовы.

– И что им от меня опять надо? – пробурчал Вильгельм, запихнул ложку хлопьев за щеку и решил перезвонить. Но его опередили.

Номер значился как неизвестный, и Вильгельм даже не пытался вспомнить, кому принадлежали знакомые цифры. Как оказалось, зря не проверил.

– Валерий Константинович, добрый день! – Прозвучал звонкий мужской голос на другой стороне. – Простите за беспокойство. Я звонил вам за утро раз десять, но вы не ответили. Вы не могли бы подъехать к нам сегодня?

– Я? А зачем я вам? – поинтересовался Вильгельм, смутно узнавая голос, звучавший в телефоне. Это был Егор, секретарь его тайного человеческого бизнеса. Только вот «Валерий Константинович» был в отпуске.