– Кавалер уже вовсю разминается, беги к нему, – охранник, смеясь, откладывает кроссворд.

Я бреду в женскую раздевалку, медленно стягиваю уличную одежду и достаю тренировочную. На часах 7:45, мы с Андреем всё еще вдвоем. Листаю ленту, ставлю лайки на рисунки, на которых меня отмечают. 7:49. Никого. Подойдя к зеркалу, начинаю придирчиво осматривать свое лицо. Выдавливаю прыщ и, наконец, дверь в коридоре хлопает: пришёл Охламонов.

Я пулей влетаю в зал, начинаю яростно крутить плечами и делать наклоны, пытаясь как можно быстрее разогреть тело.

– Если не хочешь с ним один на один быть, разминайся в раздевалке, – вполголоса говорит мне тренер, пока мы ждем, когда Андрей заменит порвавшийся шнурок, и, подумав, добавляет. – Я не могу приходить раньше, внука в сад веду.

Мои горящие щёки заставляют выйти на лед, не дождавшись партнёра.

Андрей хочет сделать прогоны программ, пока на катке только мы одни, и присоединившаяся к нам Лидочка нажимает кнопку пожившего магнитофона. На этот сезон тема ритм-танца – мюзикл. С выбором музыки мы не рискуем, катаем под Призрака Оперы. Для произвольного также выбираем надежную классику – Кармен. В ритм-танце я невинная Кристина с открытым ртом и бровками домиком в сером, струящемся платье, в произвольном танце – страстная цыганка, заламывающая руки, в алом с открытой спиной.

Прогоны проходят нервно. Андрей не в ногах и постоянно чертыхается. От волнения мой партнёр делает кучу несвойственных ошибок. Всё идет наперекосяк с самого начала: мы откладываем прокат, потому что у Андрея рвётся шнурок. Затем магнитофон, столько лет находящийся под надежным присмотром Лидочки, вдруг начинает заедать, выдавая скрежет вместо мелодии. Андрей задевает меня рукой в твиззлах, находясь слишком близко, совсем не так, как этого требует программа. Потом он зацепляется выбившейся ниткой за мою серёжку и чуть не выдирает мне ухо.

На середине программы Охламонов ставит запись на стоп, и мы подъезжаем к бортику. Святослав Юрьевич бьет ладонями по бедрам, а Лидочка с шумом вздыхает. Её вздох эхом раздается по арене.

– Она сегодня придет, – Андрей пытается казаться равнодушным, но у него плохо получается. – Европа её не впечатлила. Хочет видеть, за что деньги платит, – бросает он.

Я тянусь к салфетнице, чтобы высморкаться, и тут Андрея прорывает.

– Ты бездарность! Если бы не ты, то она сидела бы на работе, не высовываясь. Лучше бы на Европе проехалась башкой по льду, а не зубцом зацепилась. Просто сдохла и все бы закончилось! – из его рта сыплются змеи и жабы, как в старой детской сказке.

Волна обиды накрывает меня, но затем её сменяет радость. Он прокололся, вашу мать! И еще так замечательно, с козырей пошел! Я жадно впиваюсь в него глазами, ожидая продолжения. Ну же! Давай!

Лидочка что-то замечает.

Я подталкиваю плюшевую салфетницу, она переворачивается и содержимое летит на лёд.

– Я не хотела… Андрей… – надеюсь мой голос убедительно ломается, пока я собираю салфетки по льду, склонив голову.

– Пошел вон, – сквозь зубы цедит Охламонов. Он поднимается и открывает калитку. Андрей заходит, но даже в состоянии бешенства, он присаживается, насухо вытирает лезвия коньков флисовой тряпочкой и надевает на них чехлы.

Лидочка порывается успокоить своего любимца, но мужчины, не слушая её, уходят с арены вдвоем. Знаменитые ученики академии неодобрительно взирают на нас с плакатов. Железная дверь мягко закрывается.

– Поработаем над выразительностью? – неловко прерывает повисшую тишину Лидочка.

На табло горит девять утра, арену наводняют пришедшие пары. Кататься в одиночестве – это непозволительная роскошь, ведь лёд – дорогое удовольствие. Мы урываем час с утра только потому, что наша пара является кандидаты в Олимпийскую сборную.

Девочки-юниорки в одинаковых черных лонгсливах, лосинах и гетрах, натянутых на коньки, словно стайка птичек, залетают на лед. Парни приседают и тянутся рядом с калиткой, под тонкими футболками проступает рельеф мышц.

Полина Лапина, призер чемпионата Европы, проносится мимо на такой скорости, что меня обдувает прохладным ветерком. Думаю, что Лапина и Чернов займут место первой пары страны, когда Андрей отчалит в пожизненный бан, а я буду на камеру утирать слезы платочком, изображая жертву обстоятельств. В ритм-танце у них какой-то артхаус под музыку из мюзикла «Танцующая в темноте» – нетипичный выбор для консервативного спорта.

– Лидия Васильевна, вы слышали, что любовь теперь катать не модно, – говорю я, чтобы побесить хореографа, незаметно любуясь змеиной гибкостью Поли.

– Да ты что, – Лидочка начинает неодобрительно кудахтать, пока я пытаюсь переварить слова Андрея. Пожелания смерти, что-то новенькое. Не нужно принимать близко к сердцу, я просто девочка для битья.

Лидочка всё не замолкает и под конец выдает:

– Ну хоть ты со мной согласна?

– Конечно согласна, – отвечаю я, не слушая, и отъезжаю от нее, чтобы размяться. Мои ноги уже окоченели без движения.

Они возвращаются втроем. Справа от Андрея невысокая женщина средних лет с неброской внешностью. Серая мышь, если не знать, что она владеет сетью юридических фирм по всей стране. Рядовой болельщик не понимает, почему на трансляции камера иногда выхватывает блёклое, изъеденное ранними морщинами лицо женщины, кутающейся в простой пуховик с дешевой опушкой на капюшоне. Ирина Александровна знает цену деньгам, роскошь и напускное богатство её не интересуют. Главный проект Ларионовой – это её сын, с которого она намерена получить крупные дивиденды.

– Здравствуй, Алёна, – Ирина обращается ко мне и присаживается на лавочку, подминая под себя пуховик.

– Начинаем? – заискивает Лидочка.

Мать Андрея разрешает начать.

Think of me, think of me fondly,

When we've said goodbye.

Звуки знаменитой оперы Ллойда Уэббера заполняют арену. Мы катаем любовь Рауля и Кристины, по крайней мере так задумывала Лидочка. Но в тот момент, когда Андрей мёртвой хваткой сжимает моё запястье, я осознаю, что ни о каком невнятном, влюблённом юноше не идет и речи. Мой партнёр упивается ролью Призрака —непризнанного гения, скрывающего уродство за маской.

Когда музыка прекращается, тренеры поворачиваются к Ирине. Она показывает неясный жест, прося продолжать, и Лидочка включает новую запись.

Ритмы Хабанеры бьют по ушам, чем быстрее нарастает темп музыки, тем сильнее трясёт Андрея. Его мокрые от пота ладони скользят по моему телу. Во вращении рука обхватывает талию и съезжает чуть ниже. Андрей не обращает на это никакого внимания. Дальше идёт сложная поддержка. Я и так не могу избавиться от страха перед ними, но сейчас чувствую, как стынет кровь под жилами. Мой партнёр где-то далеко в своих мыслях, вместо Кармен в голове теперь звучит Отче наш. Я знаю, что мои опасения не обоснованы, Андрей ещё ни разу не ронял меня, но сегодня он сам не свой! Он перехватывает меня за бедро, поднимает и, положив на плечо, вращает. К счастью, всё обходится, мой конек мягко касается льда. Я немного расслабляюсь, но зря, ой как зря! Секундная заминка, и я повисаю на Андрее, чтобы не упасть. Докатываем без энтузиазма.

Во время дорожки в конце программы, как только наши лица встречаются совсем близко, он целует меня. Вероятно, пытаясь добавить жизни в танец, или что там было у него в голове в этот момент.

– Ты больной? – беззвучно рычу я, зная, что он не слышит.

Глупое решение, только сбивает нас с толку. Мы теряем время и заканчиваем, не докатав программу целиком.

Охламонов молчит, то и дело бросая взгляд на время, а Лидия Васильевна делает вид, что что-то усердно ищет в ноутбуке.

– Короткий еще куда ни шло, произвольный совсем слабо, – губы Ирины сжаты в тонкую ниточку, а руки сложены у груди. – И убери эту пошлятину, Андрей. Не надо заниматься самодеятельностью. Сколько ещё до Игр осталось? – интересуется она у Охламонова.