Литмир - Электронная Библиотека

Сейчас не «наш» лёд, по вечерам мы занимаемся позже, поэтому под ногами снуют дети. Оттого каток весь изрезан, усыпан ледяной крошкой. Я успеваю несколько раз наскочить на выбоины от прыжков. Моя злость на весь мир только сильнее распаляется, и, скоро я уже не понимаю, зачем пришла.

– Неужели вернулась? Ну, Алёна, у меня для тебя есть сюрприз, – Лидочка, заговорщически подмигнув, уводит меня со льда. – Хочу тебя поддержать. Угадай, кто теперь будет помогать нам?

– Эм-м.… – я непонимающе мычу, а она толкает дверь в зал. Рядом с магнитофоном, перебирая диски, сидит возрастной мужчина с короткой стрижкой рано поседевших волос.

– О, Эсмеральда, я посмел тебя желать, – он видит меня и приветственно распахивает свои объятия.

Эсмеральда

Лето – это занятой период в мире фигурного катания, соревнования уже закончены, но идут сборы и постановка программ для нового сезона. В нашей группе занимаются человек двадцать разных возрастов, но в основном мы подростки, юниорки. На такую толпу лишь один хореограф, моя прошлогодняя произвольная легко преобразовывается в новую короткую для другой девочки. Но какая разница, что там катают на юношеский разряд где-то в Сызрани.

– Алёна, ну как же ты будешь демонстрировать страсть, – он поднимает мне подбородок, прижимаясь сзади. Ничего предосудительного, хореограф показывает ученице движения, на занятии полно народу. Дмитрий Николаевич – обаятельный мужчина всегда элегантно, с иголочки, одетый. Творческая натура, говорят про таких. Я инстинктивно дергаюсь, но его пальцы лишь сильнее впиваются мне в подбородок. Сквозь тонкие лосины ощущаю его пах, прижатый к моим ягодицам. Вторую руку он кладет мне на живот и легонько шлепает по нему, чтобы я подтянулась. Подбираю мышцы, пытаясь придать лицу томное выражение.

– Чуть сильнее, – поглаживает он меня. – Ты катаешь опытную женщину, поняла?

Я сглатываю. Почему никто на нас не смотрит? Зал полон, но все заняты собой, никому нет дела до того, как Алёне Колесниковой ставят программу. Так и должно быть? Это какая-то новая методика?

– Я не знаю как… – голос, который идет из моего горла, не принадлежит мне.

– Ну как же, – он отпускает меня, оставляя свой запах на моём теле. – Что ж ты как ребенок, тебе на вид все восемнадцать.

Я стираю мылом свою тренировочную форму, чтобы она высохла завтрашнему утру. Мама на смене, никто не включит мне стиральную машинку. Утром форма ещё влажная, потому я сушу её феном. Может быть, если я буду мокрой, онне будет прикасаться ко мне? Я скидываю домашний халат и встаю перед зеркалом. Неужели я правда в свои четырнадцать выгляжу на восемнадцать? Волосы грязно-рыжие, крашеные, торчат паклей и едва заходят за плечи. На тренировках они всегда в жидком хвостике, перед соревнованиями на меня ругаются, потому что не могу уложить их в нормальный пучок. Плоская грудь с двумя прыщиками, вся в каких-то родинках и болячках, туловище, еще не познавшее пубертат, без намека на талию, ноги и руки тощие словно куриные лапки. Я не похожа на совершеннолетнюю, единственное, что меня взрослит – это мой рост, на голову выше, чем у соперниц.

Он приходит ко мне домой на моё пятнадцатилетие с подарками, мне – плюшевого медведя, маме – коробку конфет. Они воркуют на кухне, пока я кидаю медведя на кровать. Розовая игрушка выглядит инородно в комнате подростка, увешанной плакатами рок-групп. Его улыбающаяся рожа бесит меня, а по всей комнате расплывается удушающий одеколон хореографа. Я открываю форточку. Должна ли я радоваться, что мой хореограф настолько заботится обо мне, что пришел поздравить лично? На этот вопрос, как и на многие, у меня нет ответа. Я открываю окно целиком и выкидываю медведя из него. Он падает с высоты второго этажа, его зад розовеет в ветках куста сирени.

– Алёна, ты окно открыла? – голос мамы доносится из кухни. – Закрывай, а то сквозит уже.

– Алёнушка, иди к нам, что ты там одна сидишь, – хореограф подключается к ней.

Они сидят за нашим обеденным столом, он пьет из моей чашки, прижимаясь своими губами к её краю. Я хочу плакать.

– Дмитрий Николаевич, тебе не только мишку привез, – она переглядывается с ним. – Ну, рассказывайте.

– Алёна, ты девушка с большим будущим и огромным талантом, – он отставляет чашку в сторону. На её ручке остаются жирные отпечатки его пальцев. – Но талант – это ничто без упорного труда.

Мама согласно кивает.

– Поэтому я предложил твоей маме позаниматься с тобой индивидуально.

Моё сердце уходит в пятки. Я не хочу, не буду.

– Согласна? – он подмигивает мне.

– Да, конечно, согласна, – мама отвечает за меня. – Иди, собирай вещи.

В зале приглушен свет, скрип паркета сопровождает мои шаги. Он сидит в уголке, развалившись на кресле, ноги широко расставлены. Зал кажется мне крохотным, он заполняет собой все пространство. Я ежусь, в тонком соревновательном платье, шелковая ткань неприятно холодит, кружева на рукавах раздражают кожу. Он настоял, чтобы я надела его, а не тренировочную одежду.

– Нужно полностью войти в образ, – хореограф включает музыку.

Я катаю Эсмеральду, слишком взрослый образ для моего возраста. Он заправляет мои выбитые волосы за уши и расправляет мне плечи. Я чувствую себя марионеткой в руках кукольника, хореограф вертит мной как хочет, потом заставляет повторять самой.

Он не переходит тонкую грань между демонстрацией движений и откровенными прикосновениями, балансируя умело, словно акробат. Если бы его пальцы были чуть настойчивее, я бы смогла вырваться и закричать, но я словно застываю. На что мне жаловаться, если это его работа, его подарок мне. Мой хореограф делает мне одолжение, я должна быть благодарна.

– Тебе же самой нравится, – он отходит в сторону и любуется мной.

– Наверно, – осторожно соглашаюсь я.

На следующий день я не иду на тренировку. Прохожу мимо катка и направляюсь в соседний парк, таща под мышкой сумку с коньками. Июльское солнце нещадно печёт, я устраиваюсь в теньке, на дальней лавочке. Я не хочу возвращаться на лёд, еще не поздно уговорить маму перевести меня с индивидуального обучения в обычный класс.

Мама кричит на меня, просит объяснить в чем причина, но я молчу, опустив взгляд в пол.

– У тебя что-то болит? Кто-то обидел? – мама сменяет крик на мольбу.

По моим прыщавым щекам текут слезы. Я не могу ей ничего сказать, ведь всё нор-маль-но. Я сама разрешила делать ему всё, что он хочет.

Он встречает меня на улице спустя несколько дней.

– Алёна, что случилось? – он выглядит обеспокоенным. – Неужели я тебя чем-то задел?

– Нет, Дмитрий Николаевич, – я не хочу продолжать диалог, но он берёт меня за руку.

– Я понимаю, что ты там себе уже нафантазировала, но нам нужно немного подождать.

Он сошел с ума?

– Я уезжаю в Америку работать, уже давно собирался, но не было подходящего случая, чтобы сказать. Хотел с тобой на прощание увидеться.

– Всего хорошего, – я, наконец, выпутываюсь из его цепких лап. Скучать по нему я не буду.

Пока я пытаюсь постичь неправильные глаголы и вписанные окружности, его имя звучит на крупнейших мировых соревнованиях. Он работает с лидерами фигурного катания, дает мастер-классы по всему земному шару и в интервью на хорошем английском сомневается, что когда-либо вернется на родину. Когда я спустя несколько месяцев возвращаюсь к тренировкам, у меня теплится надежда на то, что он больше никогда не переступит порог маленького катка, где я катаюсь. Но спустя более десяти лет судьба сводит нас снова. Зачем я пролистывала все его упоминания, избегала на соревнованиях, если он всё равно нашел меня в самом уязвимом месте – на родной арене.

– А я говорил ей, Лидия Васильевна, станет звездой, – он обнимает меня, его вонючий, неизменный за это время аромат щекочет мне ноздри.

11
{"b":"864034","o":1}