– А я помню, что это такое? Ну, Исток.

– Ты чувствуешь и знаешь, что это такое, просто нужно вспомнить.

– А как?

– Просто позови.

Ведьма удивлённо подняла бровь.

– Да. Так просто. Между творцом и душой, им сотворённой, нет посредников. Все, кто себя таковыми объявляет – шарлатаны и самозванцы. Он слышит тебя, и чувствует, как каждую душу во Вселенной, как каждую пылинку, каждый атом. Мы тело его и дыхание, плоть и кровь. Мы сами – творец и сотворённое им бытие, а какой тебе нужен посредник? Позови и душа сама тебе путь к дому укажет. Просто надо очень верить и устремиться к нему всем своим существом, всею душой…

Голос его дрогнул, он опустил глаза и заметно ссутулился.

Ведьма замерла от какого-то непонятного чувства, больно уколовшего её в самое сердце. Она только что взлетала, устремившись за словами деда, удивляясь тому, что сама может выйти на какой-то высший разум, создавший всё, что есть в этом мире, и глубоко в космосе и вообще везде. И вдруг как будто рухнула в терновый куст, уколов об острый шип самое сердце.

Дед покивал головой:

– Ты чувствуешь боль другого хранителя, как свою, именно потому, что мы с тобой так похожи.

Он медленно поднял голову. В глазах его стояли слёзы.

– Это великое чудо и испытание. Любовь Истока ко всему сущему и каждой живой души к своему создателю – это необыкновенной глубины и мощи сила. Не каждой живой душе дано испытать это. Для того, чтобы легко и свободно чувствовать эту связь, надо быть чистым сердцем и душой надо быть искренним и надо верить до самого последнего уголка души, абсолютно, без условий, без сомнений, как дети, и тогда ты услышишь его голос внутри себя, в себе, ты будешь говорить с ним и будешь говорить его голосом. Он будет смотреть через твои глаза на этот мир и ты это почувствуешь.

Ведьма вся покрылась мурашками и замерла, как будто потянувшись вся к деду, то ли чтобы утешить его в этом непонятном болезненном чувстве, где-то между абсолютной любовью и неизбывным страданием. Что это, она не понимала. Зато отчётливо осознала, что без живой связи с Истоком, вот такая боль – это как раз и есть признак разрыва этого единства. Вот что мешает, что болит и что тянет. Теперь предстояло найти вторую сторону этой медали – абсолютное соединение, где этой боли нет.

Вторжение какого-то могущественного высшего разума в её собственный внутренний мир очень пугало. Она так боялась, что это святое и великое нечто, творец, отец всего сущего, бог, увидит все уголки её души, все её страхи, все грехи, все дурные мысли и сомнения, и тогда без разговоров исчезнет из её жизни раз и навсегда. И никакой избранности, никакого служения, никакой вечности. Тут же колыхнулся страх ещё более глубокий, чей образ неизбежно олицетворял муж. А за ним другой страх – никогда не наладить отношения с ним, своим любимым, имя теперь которому – Хранитель.

– Ничего не бойся. Это абсолютная чистая любовь и безопасность, это чистый свет. Свет творения. Ты достойна и ты это знаешь. Страхи твои – это нормально. Перед лицом абсолютного и чистого Истока, творца всего сущего, бога в мирском понимании, любая душа чувствует страх и несовершенство. Но это лишь страх, который рождается в цивилизации. А душа, рождённая Истоком, никакого страха перед ним не испытывает, когда чувствует его любовь. Как только ты первый раз по-настоящему поймёшь, что он с тобой говорит, ты увидишь, что все твои страхи – это лишь опыт земной жизни. Ему до них дела нет. Он создал тебя чистой и для него ты чистая. Ибо не совершала ничего такого, что шло бы вразрез с предназначением хранителей. Только и всего. Все земные тяготы и заботы – это опыт. И если этот опыт растит душу, он только благословит тебя и покажет твой истинный путь. Не сотвори зла, неси свет и он всегда будет с тобой и в тебе. Ты дитя Истока и он тебя любит. Помни это и зови его из любви, из сердца, всем сердцем.

Ведьма никак не могла найти себе приложение сил в доме деда. Она привыкла за несколько лет в плену у мужа, что она просто домохозяйка и ей остаётся только щи-борщи и стиралка с пылесосом. У деда же было идеально чисто, как будто сор и пыль не смели пересекать порога дома. Казалось, даже с собаки шерсть не падает, не говоря уже о песке с лап. Она вспоминала Терезу, с которой после прогулки песок сыпался отовсюду, сколько лапы не мой. Здесь же чистота была во всём: в воздухе, в душе, в доме, в каждом слове и деле.

Дед только хитро улыбался, сам рано утром стряпал завтрак, к вечеру строго велел ничего не делать и баловал приготовленными в печи лакомствами. Девушка могла только с восторгом смотреть на это колдовство. Гигантская конструкция в полдома готовила изумительные пироги, дивную кашу и такой наваристый и ароматный борщ, что дочка уже сама отнимала ложку и, заливаясь бульоном, с удовольствием лопала, широко улыбаясь деду.

– Вот ведь понимает, что это не я готовила, – качала головой ведьма, блаженно жмурясь над тарелкой. – Вот как он такой получается. Невероятно. Никогда на плитке такого не приготовишь.

– Само собой, – охотно соглашался дед, отрывая от большой краюхи кусок пышного белого хлеба.

– И хлеб тоже, – ведьма понюхала ломоть. – Я прямо надышаться не могу. Запах настолько другой по сравнению с магазинным, но какой-то прямо родной. Дышу им и надышаться не могу.

– Ещё бы, – с удовольствием поддакивал дед.

– Никогда у меня так не получится, – она откусила кусок, скулы свело.

– Получится, – очень уверенно ответил дед, помешивая деревянной ложкой с резным навершием дымящийся борщ.

– Это сколько лет тренироваться надо, – улыбнулась ведьма, – тысяч шесть, как Вы?

– Да больше, больше, – от души расхохотался дед. – Это только бульон варить шесть, а ещё печь растапливать и картошку меленько так резать, тут вообще сноровка нужна.

– Про печь я и думать боюсь, для меня знания о печи заканчиваются на фразе: по щучьему веленью, по моему хотенью, вези меня, печь, к царю сама. Ну и так далее.

– Не переживай, всё получится. Плиту справлю, если тебе прямо неймётся самой готовить. Но в печи вкуснее.

– Невероятно вкусно, – ведьма закивала.

– О чём и речь. Ты ешь и малая пусть ест. Вырастет большая и умница, – он ласково погладил кроху по голове.

Та отрывала белый хлеб маленькими кусочками и бросала в борщ, потом ловила ложкой и, зажмурившись ела.

– Поросёнок, – ведьма было потянулась, чтобы вытереть её полотенцем, с ужасом думая, что нет ничего, чем пятна вывести, но дед опередил её, вытер моську малышки хлебом и вложил ей в руку. Девчушка улыбнулась, набрала ложку, половину пролила себе на подбородок, вытерла хлебом и откусила.

– Вот, видишь… – показал дед.

– Да вы вообще без слов общаетесь, на минуточку. Ничего, что ей только-только второй год пошёл?

– Не знаю, у меня детей нет, – дед улыбаясь смотрел на малышку.

Ведьма не нашлась, что сказать, вдруг обидит. Дед, по всему понятно, вечный. Но есть ли у воинов света дети? У неё вот есть. Или у него тоже были, когда-то тысячи лет назад… Не те ли это боги, которые к земным женщинам в гости захаживали? Тогда детей уже точно в живых нет, нечего и бередить раны.

Дед как-то странно повёл бровью, но всё равно глаз с малышки не спускал, а она продолжала плескаться в борще, очевидно ожидая одобрения именно от него.

«А что, если он с ней разговаривает мыслями?» – пронеслось в голове у ведьмы.

Дед подмигнул мелкой и принялся за еду.

После ужина ведьма купала малышку, стирала заляпанные полотенца и скатерть в тазике с каким-то серовато-зелёным порошком, что выдал дед. Собиралась ещё посуду помыть, но тот уже всё прибрал, постелил свежую скатерть, поставил на стол тарелку с конфетами и прочими чайными лакомствами и сел к свету вырезать какую-то фигурку из липовой чурки.

– Так, чем ещё помочь? – ведьма присела рядом, внимательно наблюдая за его выверенными движениями.