– А придется, – усмехается она. – Я внесу тебя в школьный список, и ты будешь её посещать.
Глубоко вздыхаю и опускаю глаза, опять вставать рано по утрам, а я только обрадовался вольной жизни.
– Где она хоть находится? – бурчу я.
– В лесу за Фёренвальдом, – отвечает она.
– На склоне горы? То есть, вообще даже не в долине Лойташ?
От удивления я поднимаю на неё глаза. Конечно, я знаю всю местность в округе от и до, и прекрасно представляю, что если в лесу за Фёренвальдом, то это уже горы.
– Ну, да, – усмехается она, – вам, оборотням, в лесу и в горах самое место. Разве не так?
Молчу, ничего не отвечаю. Понятно, что в лес и в горы нас больше тянет, чем в город, но в её интонации это прозвучало уничижительно.
– Так мне же нельзя пересекать белую линию, как я попаду в лес за Фёренвальдом? – удивляюсь я. – В Гассе мне нельзя и тем более в Вайдах.
– Зачем тебе добираться этой дорогой? После Ленера иди не направо в Гассе, а налево до развилки и только потом направо в сторону Арна и Хага, там есть выделенный коридор для оборотней. Так ты пройдешь до Эммата, ну и за рекой Лойташер Ахе огромный массив леса выделен резервацией для оборотней, – объясняет она, – ты не пересечешь белую линию.
– Понятно, – вздыхаю я.
Если наплевать на белую линию и двинуть по прямой через поле, то от моего дома до Фёренвальда чуть больше километра всего. А если обходить вокруг, как она сказала, то выйдет все два. Ну, не велика особо разница. Да и ни в какую школу я не собираюсь, не заставят.
– Итак, Андрэас Кёлер, 41 год, глава общины обортней, – возвращается она к моему файлу. – Элли Кёлер, 38 лет. Десять лет назад сбежала в горы с одичавшей стаей обортней.
– Что? – Судорожно сглатываю и смотрю на неё во все глаза.
– А ты разве не знал? – усмехается Хофлер.
– Нет.
Опускаю глаза. Отец мне ничего про это не говорил, просто сказал, что она уехала в другую страну и больше не вернется.
– Тебе тогда было девять лет, большой уже был, чтобы понимать, что происходит, – продолжает она. – Почему ты об этом не знал? Что твоя мать стала дикой волчицей.
Эта новость не укладывается в моей голове. Как так произошло, что мама насовсем превратилась в волчицу и убежала в горы? Вот почему она не могла остаться с нами, а отец ничего не сказал.
– Так, займемся выяснением того, где ты был вчера ночью, – говорит она.
– Спал в своей комнате, – бурчу я, смотря на неё исподлобья.
– Всю ночь?
– Да.
– И не покидал пределы своего жилища?
– Не покидал.
– Посмотрим, что скажет твой смартфон, – говорит она, и выкладывает на стол мой телефон.
– Ну, посмотрите.
Я пожимаю плечами и откидываюсь на спинку стула, хотя со сцепленными руками за спиной это неудобно. Интересно, она, правда, думает, что волки по лесу с телефонами бегают? Или догадывается, что у нас есть хитрости, позволяющие нам переносить с собой вещи? Если так, то и в этом случае её ждет разочарование – я не из тех янг эдалов, кто всегда и повсюду таскает с собой телефон.
Хофлер вытаскивает из ящика стола черный толстый провод, заканчивающийся большой круглой шайбой, а другой конец она прикрепляет к моему телефону.
– Ты знаешь, что это такое? – спрашивает она и нажимает на шайбу, она начинает светиться.
– Устройство, отслеживающее мое местонахождение по сигналу телефона, – отвечаю я и снова пожимаю плечами. Конечно, я читал об этом в Интернете, но никогда вживую не видел.
– Верно, – кивает она. – И прямо сейчас оно передает на мой компьютер данные, где ты был прошлой ночью. Так… угу… Ты всю ночь пробыл дома.
– Я же говорил, – торжествую я.
В этот момент из её динамиков доносится писк, оповещая о доставке письма.
– Ага, – восклицает инспектор Хофлер, – пришли результаты твоих анализов. Сейчас посмотрим. Угу…
Я снова опускаю глаза и весь сжимаюсь, боясь услышать результаты.
– В твоей крови не обнаружена противооборотничья сыворотка, ты не поставил укол, – сообщает она.
Молчу и даже не смотрю на неё, изучаю свои колени.
– И что самое страшное – анализы крови и мочи показали, что ты оборачивался этой ночью, – зловещим тоном заканчивает Хофлер.
Она не говорит в кого – в волка или в медведя, наверное, лаборатория не может определить в какого зверя, устанавливает лишь сам факт оборота. И время суток не точное.
– Что молчишь? – рявкает она. – Хочешь повисеть на фолтэбанке? – кивает она на страшную штуку на стене, – или сразу признаешься в своем злодеянии?
– В каком з-злодеянии? – вздрагиваю я и осторожно поднимаю на неё глаза, – я… я ничего плохого не делал.
– Вот в каком, – кричит она.
Выуживает из ящика стола голубую пластиковую папку, ещё новую, не потрепанную, и тонкую, видимо, по этому делу ещё мало материала насобирали. Открывает её и выкладывает передо мной цветные фотографии растерзанных овец. Черт, я как-то подзабыл уже о происшествии на пастбище герра Пфеффера. Фотографии ужасны, вернее то, что запечатлено на них. Страшное побоище – кишки и кровище вперемежку.
– Я тут ни причем, – говорю я и отворачиваю голову. Меня слегка мутит от этого зрелища.
– Смотреть на это не можешь? – с иронией в голосе произносит она, – а в шкуре волка раздирать овец можешь?
– Это не я, – твердо отвечаю я.
– Но анализы говорят…
– Всего лишь о том, что я забыл поставить сыворотку. Я, правда, забыл, – вру я. – Но я спал в своей комнате. Может быть, я спящий оборачивался, я не знаю, но я спал, никуда не выходил.
– И, может быть, во сне ты выскочил из своей комнаты и растерзал тех бедных овец? И не помнишь! Меньше пить нужно! – кричит она. Я удивленно поднимаю на неё глаза. – Да-да, Кёлер, в твоей крови обнаружен алкоголь, – добавляет она, – а ты несовершеннолетний, между прочим.
Опускаю глаза.
– Посмотри на эти фотографии, посмотри ещё раз, может быть, вспомнишь, – зловеще шипит она, поднимаясь с места и нависает надо мной.
Поворачиваю голову, с отвращением смотрю на фотографии. От вида кровавого месива у меня включается память на запахи, я ощущаю привкус крови, и вдруг меня ошарашивает, как дубинкой по голове – этим утром я же в лесу столкнулся с кем-то пахнущим кровью. От этого воспоминания у меня мурашки бегут по телу. Хочется ей рассказать, но этим я себя в первую очередь подставлю. На кой мне понадобилось быть в лесу в такую рань и ещё за белой линией? Не бегом же я решил заняться. Поэтому я молчу про эту встречу и снова отнекиваюсь.
– Не я. Если бы это я во сне так орудовал, то я проснулся бы весь в крови. И от меня бы воняло овечьим мясом и кишками. Но я норм. Вы сами меня разбудили, и всё своими глазами видели, – говорю я.
Видимо, это был веский довод. Она опускается обратно в кресло и собирает со стола фотографии, складывает их в голубую папку.
– Это не я, правда, не я, – жалостливо произношу я. – Это был кто-то другой.
Она молчит, не отвечает мне, что-то смотрит по компьютеру. Кажется, она успокоилась и вроде бы больше не думает на меня.
– Теперь вы меня отпустите? – робко произношу я. – У меня уже руки за спиной затекли.
– Кёлер. – Она переключается с компьютера на меня и смотрит так, будто уже забыла про меня, и я своим вопросом вернул её в реальность. – У тебя четыре серьезных нарушения – не поставлен укол, оборачивание, пересечение белой линии, алкоголь.
Судорожно сглатываю. Это, действительно, серьезные нарушения.
– Но я несовершеннолетний, – мямлю я, прекрасно зная, что последствия в этом случае могут быть другие, помягче.
– Значит, наказание будет соответствовать этому уровню…
С этими словами она поднимается со своего места, обходит стол, заходит мне за спину и отстегивает мои запястья. Теперь я могу пошевелиться и размять руки, а то уже плечи сводит.
– А основное наказание понесет твой отец, как человек совершеннолетний, и не доглядевший за своим несовершеннолетним сыном. Я передам твое дело в противоборотнический департамент в Иннсбург. Андрэаса Кёлера и Катарину Кёлер выгонят из общины, лишат возможности жить в Ленере и воспитывать детей: тебя отправят в интернат, а младших в детский дом, – продолжает инспектор Хофлер, стоя у меня за спиной. – Ты этого хочешь?