У подножия горы мы останавливаемся в придорожной механе на ужин. Ежедневный дилижанс с четырьмя лошадьми в одном ряду проходит через Балканы от Ниша до Софии, Болгария, и один из них останавливается в механе для перекуса и смены лошадей. Закуски в этих механах не всегда приемлемы для путешественников, которые почти всегда несут запасы провизии. Из хлеба ничего, кроме грубого, черного сорта в этой механе как и принято в этой стране. Джентльмен, узнав от мистера Поповица, что я еще не привык к черному хлебу, извлекает из своих сумок большой батон превосходного белого хлеба и любезно представляет его нам. Получая из механы немного «хан-хен фабрики» и вина, мы готовим очень хорошую еду. Эта «ханехен фабрика» - не что иное, как приготовленная курица. Я не могу понять, является ли Hune-Hen Fabrica подлинным венгерским блюдом приготовленным из курицы, или же Игали придумал этот термин специально для нас. Как бы то ни было, прежде чем мы отправились из Белграда, Игали передал секрет мистеру Поповицу, что я одержим каким-то диким аппетитом, как будто именно к «хун-хен фабрике» и вишне три раза в день, следствием чего было то, что мистер Поповиц вдумчиво заказывал эти яства всякий раз, когда мы останавливались.После обеда грохот грома над горами предупредил нас о том, что если мы не хотим испытать сомнительную роскошь придорожной механы на ночь, нам лучше сделать все возможное, чтобы добраться до деревни Бела Паланка, расположенной на расстоянии двенадцати километров по довольно холмистой дороге. Через сорок минут мы прибыли в мехену Белой Паланки, за некоторое время до дождя. До Пирота, около болгарской границы, всего двадцать километров, до туда мой спутник намеревался сопровождать меня, но мы вынуждены изменить эту программу и остаться в Белой Паланке.
Всю ночь идет сильный дождь, превращая скромную речку Нишаву в ревущий желтоватый поток, а улицы маленькой балканской деревни в грязные ямы. В воскресенье утром все еще идет дождь, и поскольку г-н Поповиц обязан вернуться к своим обязанностям иностранного корреспондента в Сербском национальном банке в Белграде во вторник, а дороги на Балканах стали непроходимыми для велосипеда, он вынужден нанять команду и повозку, чтобы отвезти его и его велосипед обратно в горы к Нишу, а я должен остаться в воскресенье среди грязи, нищеты и дискомфорта - не говоря уже о второй ночи среди блох механы восточной деревни. Вчера мы проехали только пятьдесят километров по горам, но за три дня, прошедшие вместе от Белграда, в совокупности расстояние вполне удовлетворительное, и г-н Поповиц оказался самым приятным и интересным компаньоном. Когда ему было всего четырнадцать лет, он служил под знаменем Красного Креста в войне между турками и сербами, и в целом является горячим патриотом. Мое воскресенье в Белой Паланке поражает меня убеждением, что восточная деревня - это великолепное место, но тут нельзя жить. В сухую погоду это довольно неприятно, но сегодня это беспорядочная совокупность несчастных сельских жителей, свиней, уток, гусей, кур и собак, гуляющих по грязным улицам. Костюм восточного крестьянина является живописным или не очень, в соответствии с фантазией наблюдателя. Красная феска или тюрбан, верхняя одежда и большой красный пояс, обвивающийся вокруг талии до ширины восемнадцать дюймов, выглядят достаточно живописно для любого; но когда дело доходит до того, что сиденье панталон болтается на икрах ног, человек, пропитанный западными идеями, естественно, считает, что если нужно провести грань между живописностью и дешевым мешком, то наиболее разумно её нарисовать тут.
Как я заметил, эта неуклюжая одежда довольно распространена на востоке. Я чувствую себя довольно неловко, опасаясь, чтобы, с моей одеждой не случилось ничего серьезного, и я не был бы вынужден ездить на велосипеде в штанах туземцев, что, однако, было бы совершенно невозможным подвигом, если только было бы возможно собрать избыточную ткань в ком и носить ее, как турнюр. Однако я не могу думать, что Судьба, какой бы жестокой она ни была, может приготовить такое испытание для меня или любого другого велосипедиста. Хотя турецкие дамы почти полностью исчезли из Сербии после ее отделения от Турции, они в определенной степени оставили впечатление на женщин из деревень страны. Девушки Белы Паланки, как я заметил сегодня на улицах в своих воскресных нарядах, не носят положенную паранджу, но надевают головные уборы, которые частично затемняют лицо, все их поведение создает впечатление, что только так можно являться на глаза всего мира. Они идут по улицам очень осторожной походкой, не глядя ни вправо, ни налево, кстати, не переставая при этом общаться друг с другом, не обращая никакого внимания на мужчин.
Два владельца механы, где я остановился, являются любопытным предметом для изучения человеческой природы. Со своей убогой, как маленький свинарник механы, они постепенно накапливают целое состояние. Всякий раз, когда несчастный путешественник попадает в их лапы, они строят из себя важных персон. Они с надеждой стоят в общественной комнате. Их обычный запас состоит из немного разбавленного вина и мастики. Если кто-то заказывает хлеба с сыром, один записывает в книгу, а другой идет в небольшую комнату, где они держат еду. Когда тот, который действует как официант, поставил кусочек перед вами, он переходит к книге, чтобы удостовериться, что тот, номер два записал достаточно. И, хотя, максимальная стоимость не будет превышать двух пенсов, эта драгоценная пара на самом деле соединит их суммы, которые будут записаны мелом. И прежде чем оттенки вечера воскресенья успокоились, я пришел к выводу, эти двое — восточные евреи средней руки и в финансовом отношении совершенно развращенные люди.
Дождь прекратился вскоре после полудня в воскресенье, и, хотя дороги почти непроходимы, я выхожу на юг в пять часов утра в понедельник, поднимаясь по горным дорогам по грязи, которая часто вынуждает меня остановиться и использовать скребок. После того, как вершина холмов между Белой Паланкой и Пиротом достигнута, дорога, спускающаяся в долину за ее пределами, становится лучше, что позволяет мне довольно хорошо провести время в Пироте, где мой паспорт проверяют и одобряют Официальные лица Сербии и я готов к пересечению сербской и болгарской границы примерно в двадцати километрах к югу. Пирот - довольно большая и важная деревня, и моя внешность является сигналом для бОльшего волнения, чем пиротцы испытывали в течение многих дней. Пока я кушаю хлеб и кофе в отеле, главная улица становится переполненной, как в какой-то праздничный день, лица взрослых людей сияют с таким же радостным предвкушением того, что они ожидают увидеть, когда я выйду из отеля, как и немытые молодые оборванцы вокруг них. Ведущие граждане, побывавшие в Париже или Вене и узнавшие кое-что о том, какая дорога нужна велосипедисту, передали секрет многим своим соотечественникам, и на шоссе, ведущем из города в сторону, возникает общая давка на юг. Эта дорога считается самой превосходной, и предприимчивые люди, которые пришли, приехали верхом или выехали туда, чтобы увидеть меня проезжая мимо с наилучшим возможным преимуществом, награждаются тем, что они не видели никогда раньше - велосипедист мчится мимо них со скоростью десять миль в час. Это вызывает такое общее восхищение, что на каком-то значительном расстоянии я еду между двойным рядом снятых шляп и общими приветствиями, и по всей линии пробегает всё возрастающий шум аплодисментов.
Два гражданина, даже более предприимчивые, чем другие, решили последовать за мной с командой и легким фургоном до придорожного офиса в десяти километрах впереди, где паспорта снова должны быть проверены. Дорога на всю дистанцию ровная и покрытие довольно хорошее. Сербские лошади, как и индейские пони на Западе, маленькие, но жилистые и выносливые, и, хотя я энергично продвигаюсь вперед, кнут свистит без остановки, и когда мы приезжаем к паспортному офису, мы приезжаем бок о бок, но бока их пони белые от мыльной пены. Офицер паспортного управления настолько восхищен историей гонки, которую рассказывают ему другие, что он достает мне кусочек кускового сахара и стакан воды - обычное угощение в этой стране. Тем не менее, в третий раз меня останавливает придорожный чиновник, и мне необходимо предъявить паспорт, и еще раз в деревне Зариброд, прямо за болгарской границей, до которой я добираюсь около десяти часов. Болгарскому чиновнику я представляю небольшую штампованную картонную карточку, которую мне дали для этой цели на последнем сербском пункте, но он, похоже, этого не понимает и требует предъявить оригинал паспорта. Когда мой английский паспорт выдан, он проверяет его, и сразу же заверяет меня в болгарском официальном уважении к англичанину, тепло пожимая мне руку. Паспортный стол находится на втором этаже грязной лачуги, и до него можно добраться по полуразрушенному пролету наружной лестницы. Мой велосипед оставлен прислоненным к зданию, и во время моего короткого интервью с офицером, собралась шумная толпа полуцивилизованных болгар, осматривая его и откровенно комментируя его и меня. Офицер, стыдясь грубости своей страны и их явно неученых умов, высовывается из окна и ругающим голосом объясняет толпе, что я частное лицо, а не странствующий скоморох, идущий по стране, и показывающий представление, а также советует им отстаивать достоинство болгарского характера, и разойтись. Но толпа не рассеивается в какой-либо заметной степени. Им все равно, публичный я или частный; они никогда не видели ничего и никого вроде меня и велосипеда раньше, и не хотят упустить единственную возможность на всю жизнь. Они дикие, дикие, эти болгары здесь, в Зариброде. Когда я выхожу, молчание нетерпеливого предвкушения захватывает всю толпу только для того, чтобы разразиться стихийным возгласом восторга трехсот луженых глоток, когда я вскакиваю в седло и уезжаю в Болгарию.
