Совершенно другую картину я увидел на дне глубокого оврага, по которому стремительно спешил небольшой ручеёк. В ложе потока старый трудолюбивый мексиканец установил ящик для промывки золота. Он старательно месил в ящике грязь лопатой, промывая огромные объемы породы, чтобы добыть золотого песка на пару долларов в день. Он показал мне огромную кучу гравия из которой он добыл песка на семнадцать долларов. Я помог ему перекатить пару валунов и понадеялся, что он разбогатеет после моего отъезда.
Здесь в горах я решил, что лучше продолжать ехать по железнодорожному полотну, тем более, что вдоль полотна местами был настил вполне пригодный для езды. В то же время по дороге предназначенной для телег иногда было совсем не возможно ехать из за сложного рельефа и липкой почвы из красной глины. С железнодорожного полотна неподалеку от Ньюкастла открывается удивительный вид на земли, по которым я ехал на протяжении последних трех дней и где река Сакраменто несет свои воды через широкую долину к морю. Земля то прорезается глубокими оврагами, то вздымается гребнем и тотчас же вновь опускается в овраг образуя какую-то невероятную огромную гребёнку. Прежде, чем добраться до Оберна (Aubern) мне было необходимо преодолеть ущелье Блумер Кат (Bloomer Cut). Стены ущелья совершенно вертикально уходят в небо с обеих сторон железной дороги и когда проходит поезд его грохот эхом отзывается в тесном пространстве, а со стен сыпятся камни, которые представляют довольно серьезную опасность бродячему велосипедисту. По дороге на Клиппер Гэп из Оберна желтая грязь под колесами, цвет нависающих скал и золотистых расщелин наводили меня на мысль отказаться от моего путешествия и попробовать себя в золотодобыче. Я даже достал лупу из своей дорожной сумки, чтобы провести небольшую разведку.
Прежде, чем я достиг Клиппер Гэпа начался дождь. Я понадеялся, что пока я обедаю дождь прекратится, но он лишь разошелся и превратился в ливень, так что на оставшуюся часть дня я был вынужден остановиться. Склоны холмов вокруг Клиппер Гэпа были покрыты цветущими кустами чапарели и их цветение создавало приятное и праздничное настроение. К вечеру дождь превратился в мокрый тяжелый снег, который шапками нависал на деревья и кусты. К утру весь ландшафт, и без того белый из-за цветов чапарели, стал ещё белее покрывшись снегом. Гостиница в которой я остановился была своего рода на половину ранчо, на половину придорожный трактир, неподалеку от железной дороги. Хозяин, веселый добропорядочный ирландец приехал сюда в 1851 году, во время золотой лихорадки, в поисках удачи, но не сумев сделать состояние на раскопках мудро решил оставить это занятие ради себя и спокойствия своей семьи. Он поселился на небольшом участке земли послав к чёрту все амбиции старателя. Здесь он занялся разведением домашних животных. После того, как он показал мне своих любимых питомцев - боевых петушков, гусей, и молодых бычков, он гордо проводил меня к сараю, где жил его любимец Барни, который был надежно привязан. Барни — боевой пес, непобедимый в этих краях. Хозяин рассказал, что не так давно к ним на бои привозили некоего свирепого и непобедимого пса, с которым должен был сразиться Барни. Многие поставили на то, что Барни проиграет бой. Но, конечно, хозяин так и не увидел собаку, которая завалила бы его любимца Барни. Я заметил, что спина пса покрыта свежими шрамами, но хозяин сказал, что это царапины от кустов чапарели, в которых они с Барни охотятся на диких кабанчиков. Прежде, чем надежно закрыть сарай, хозяин с восхищением сказал, что его Барни «мог бы сразится даже с ягуаром, если бы те не были так трусливы и не прятались на деревьях».
Всё воскресенье шел дождь, а в небольших перерывах снег, так что я был вынужден оставаться в Клиппер Гэп до утра понедельника. Работники железной дороги сказали, что зима была снежной и его столько скопилось под навесами, что едва пробивается поезд и не может быть речи, что сбоку поместится человек. Я прислушивался, но не обращал особого внимания на эти слухи, потому что у меня на этот счет было особое мнение. Утром в понедельник я отправился снова в путь по железнодорожному полотну. После двухдневного ливня это была единственная проезжая дорога.
Первое, с чем я столкнулся в дальнейшем пути- тоннель через гору был слишком узок. Изначально он был построен стандартного размера, но потом из-за угрозы обрушения стены его были укреплены и стали гораздо толще, и поезд там пролезал едва не касаясь стен. Обходить этот холм — это было что то! Каждый раз, когда я подскальзывался, я садился и сползал по этой жидкой желтой глине, только чтобы не сорваться в пропасть. Это вряд ли улучшало мой внешний вид, но, это было ни важно, так как рядом со мной не находилось ни единой живой души. Вскоре в вновь вышел к железнодорожному полотну, где получил возможность довольно быстро тащиться вверх по крутому склону в сторону снеговой линии, которую я теперь мог наблюдать сквозь изгибы гор.
Здесь довольно длинные отрезки пути можно было ехать по тем участкам, которые имели твердое покрытие, однако были и короткие участки, где покрытие пропадало и там приходилось идти. Иногда я проезжал мимо станций, где мне приходилось делать впустую круг или два, потому что там находились шахтеры, которые вообще не понимали, как на этом агрегате можно тут проехать и спорили о том, еду ли я по одному из рельсов или по шпалам.
Сегодня утром следуя по железной дороге я добрался до знаменитого Кейп Хорн, место которое навсегда запечатлевается в душе каждого, кто его хоть раз увидит. Железнодорожные пути огибали великолепный и живописный пик, который вероятно был свидетелем появления американского континента.
Когда компания Сентрал Пасифик начала строительство здесь железной дороги, первые строители сначала качались над этими обрывами на веревках, пока не создали площадки на которых можно было стоять, а затем узкий выступ на практически отвесной скалистой горе, где нынче проложены железнодорожные рельсы.
Балансируя на краю, когда с одной стороны можно коснуться рукой проходящего поезда, а с другой пропасть в две с половиной тысячи футов (примерно 760 метров) глубиной я любовался картинами внизу. Там в глубине серебряной нитью, вдоль узкой долины, протянулась река. До меня доносился едва уловимый рокот, грохочущей внизу, в своем скальном ложе, реки. Эти великолепные картины величественных гор, частично покрытых сосновым лесом и бурлящей в каньоне весенней реки, принимающей в свое лоно сотни небольших ручейков стекающих с гор навсегда останутся в моей памяти.
Погода весьма капризна. К тому времени, как я достиг Датч Флет, в десяти милях к востоку от Кейп Хорн, хляби небесные разверзлись вновь и менее чем через час Датч Флет превратилось в место, которое в моей памяти осталось как «вода, вода, кругом вода» . Всё вокруг в воде.
Нет, вода это не шутка. Лило, как из ведра. По улицам текли мелкие потоки, из десятка канав и оврагов слышалось веселое журчание ручьев и в довершали картину десятки мощных потоков зловеще шипящих и низвергающихся с гор. Однако дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Теплое и яркое солнце осветило всё вокруг и я вновь тронулся в путь.
Постепенно я поднялся до зоны снегов. И сразу услышал приглушенный рев, прокатившийся эхом по горам, как шум отдаленной артиллерии. Это был шум горных лавин. Хотя, в трактире Голд Ран (Gold Run) некий нехороший человек и подмигивал собеседникам, заставляя меня поверить, что это гризли «бредет через горы и ревет, как лев отыскивая кого бы проглотить». Громыхающие голоса природы, внушительные пейзажи, мрачные сосновые леса, которым уступил место колючий кустарник объединились в стремлении произвести впечатление на путника бредущего через горы в полном одиночестве, чтобы он слышал, видел и ощущал свое полное ничтожество перед ликами природы. Какая разительная перемена в природе произошла всего за несколько дней пути. Ещё четыре дня назад я был в субтропической долине Сакраменто, а теперь настала суровая зима и лишь выносливые сосны могли выносить суровость этого климата.
