Бежал без передышки, так как – медлит, полагая,

Пока из сил не выбился, дыханье не сорвалось.

Упал и умер на земле, причин не понимая.

Он также глуп был до того, что все ему дивились,

Останься в темноте (он), тень сама исчезла б сразу,

На месте стой (он), и следы нигде б не появились,

Но не пришла мысль эта ему в голову ни разу.

И ты почти не избежал того же в размышленьях

О милосердье, справедливости ум напрягая,

О тождестве, различиях и в прочих наблюденьях,

Стараясь их постигнуть, но законов их не зная.

Ведь в чём есть изменения в покое и в движенье?

И что за правила врученья или полученья?

Без понимания основ не будет постиженья,

Как и без ясности ума, ты не создашь ученья.

В порядке ненависти и любви возникновенья

Гармония, как гнева, так и радости, сокрыта,

И чтобы в скрытое душа нашла проникновенье,

Необходимо, чтоб душа сама была открыта.

Но для начала прояви к себе своё вниманье,

Сам совершенствуйся, истинному во всём внимая,

Храня всё чистое в душе, приобретёшь все знанья,

И обретёшь себя, другим все вещи возвращая.

И только так от тягот жизни ты освободишься,

Ведь ныне сам ты, ещё не достигнув совершенства,

Всё ищешь у других, а вот собой уже гордишься,

Желая обрести только во внешнем всём блаженство».

Конфуций опечалился от Рыболова речи,

Спросив: "Что истинное в нашем мире означает?»

Сказал тот: "Истинное – высшее чистосердечье,

Всё то, что искренность высокую в себя включает.

Без истой искренности чувства взволновать не могут,

По принужденью плачь, скорбь и печаль не вызывает,

Чистосердечья когда нет, признанья не помогут,

В любви по принужденью и согласья не бывает.

Не голосят при истой скорби, а в печаль впадают,

При истинной любви и без улыбок есть согласье,

При истом гневе не кричат, однако страх внушают,

При истинном волнении лишь – счастье, иль несчастье.

С родными истинное применяют в отношенье,

Иль с теми, кто внутри нас уваженье вызывает,

Ведь ценность там, где истинны служенье и почтенье,

Где прямота и преданность самих себя являют.

Так радость на пирах, когда вино рекою льётся,

Или печаль во время похорон овладевает,

Когда вовне прорваться внутреннему удаётся,

Когда все люди истинные чувства проявляют.

Как своевременность родных в заботе проявленья,

Так в красоте ведь подвига нет единообразья,

Поэтому не важно так обрядов исполненье,

Как проявленье истого внутри нас всех согласья.

Обряды веками обычаями создаются,

Воспринято всё истинное нами от природы,

Естественные чувства от рожденья нам даются,

Как правду, истинное почитают все народы.

Естественное вытравить из нас всех невозможно,

Иль внешне заменить его каким-либо обрядом,

Всё, что не изнутри, всегда казаться будет ложным,

Нельзя нам ложное и истинное ставить рядом.

Все мудрецы природное лишь истинно ценили,

Глупцы, напротив же, природное всё избегали.

И из-за лицемерия обряды создавали,

Дойдя до пошлости, природное в себе забыли.

Жаль, что проникся человеческим ты лицемерьем,

И слишком поздно услыхал об истинном ученье,

В природное и истинное поражён неверьем,

И вряд ли сможешь уяснить суть Истины значенья».

Конфуций снова поклонился и сказал, вставая:

– «Я счастья удостоился, как будто встретил бога,

Позвольте, я приближусь к вам, словам вашим внимая,

Слугой жить стану в доме вашем, сидя у порога.

Всё делать буду, чтоб меня вы только обучали,

Осмелюсь лишь задать вопрос, а где ваше жилище?

Где б вы меня великим наставленьем просвещали,

И где бы разум насыщали мой духовной пищей»?

Но Рыболов ответил: "Идти можно с тем лишь вместе,

Достиг с кем сущности тончайшей пути в мире этом,

Но кто не знает этого, останется на месте,

Нельзя вместе идти с тем, кому этот путь неведом.

Об этом слышал я, поэтому остерегаюсь,

Ошибки чтоб не совершать. Ты сам уж постарайся,

Тебя я не беру с собой, в путь дальний отправляясь,

Ты ж лучше с учениками своими оставайся».

Сказав слова, так Рыболов уехал, не простившись,

Сел в лодку и шестом от речной гальки оттолкнулся,

Конфуций с берега смотрел, до пояса склонившись,

За лодкой в тростнике след длинной лентой протянулся.

Конфуций погрузился весь в безмолвие, немое,

Воззрившись вдаль, чёлн Рыболова взглядом провожая,

Цзылу спросил: "Чем заслужил почтения такого

Сей старец, что забылись вы, словам его внимая?

Не видел я, чтобы Учитель за время ученья

К кому-то относился вот с таким благоговеньем,

Вам во дворцах цари оказывали уваженье,

Всегда во всём стараясь подражать вам поведеньем.

А ныне же, Учитель, вы вдруг согбенным тут стали,

Перед каким-то Рыболовом свою спину гнули,

Ведь на приёмах гордый вид всегда вы сохраняли,

И что случилось? Вас как будто в воду окунули.

С поклонами на каждое вы слово отвечали.

Не чересчур ли было это?! Все мы удивились».

Конфуций вдруг сказал ученикам своим в печали:

– «Как глубоко вы в изученье долга погрузились!

Обряды изучали все в их глубочайшем смысле,

Но не продвинулись на шаг вы в постиженье знаний,

Доныне не избавились все вы от грубых мыслей,

Как далеко вы все от истинного пониманья!

Ведь если к старшему относятся без уваженья,

То непочтением своим ошибку совершают,

А добродетельному не оказывает кто почтенья,

То в милосердии тот ничего не понимает.

И если даже человек, какой, того не стоит,

Нельзя вам относиться и к нему даже с презреньем,

Всех презирающий ведь искренности не достоин,

Он убивает лишь себя сам этим отношеньем.

Как много тех, кто этим постоянно себя губит!

Ведь не достоин тот любви, людей кто презирает,

Беды нет больше у того, кто никого не любит,

Беда – в нём: истинное он своё не обретает.

Ведь путь – источник всех вещей. Когда смерть – всё теряем,

Противодействует пути кто, терпит пораженье,

Путь обретя, только живём, теряя, умираем,

Согласие с Путём – залог успеха и движенья.

Мудрец, присутствует в ком путь, всё это – почитает,

Благодаря пути лишь обладает пониманьем.

А нынешний же Рыболов путём тем обладает,

Так как же не посмел бы я почтить его вниманьем»?!

Закончив эту притчу, Рыболов поклонился мне, и, отчалив от берега, уплыл. Глядя ему вслед, я подумал, что, может быть, этот Рыболов и был реинкарнацией самого мудреца Чжуан-цзы.

Одевшись, я оправился домой и по дороге думал о том, как мне войти в новое содержание моей жизни, став Черепахой.

Обитель Чёрной Черепахи

Эпиграф

«Я мог бы отложить его (Гёте) в сторону и остаться при своём разочаровании. Но в том-то и дело, что я этого не мог! В том-то и заключалось самое удивительное, прекрасное и мучительное: от него нельзя было освободиться, приходилось постоянно восходить вместе с ним на его вершины, мучиться его поражениями и открывать его двойственность в самом себе»!

Герман Гессе

Из статьи «Благодарность Гёте»

Этой же ночью я опять решил отправиться в путешествие по ночным созвездиям, но уже во Дворец Чёрной Черепахе и не в образе дракона, а как это было раньше, а став самим Черепахой. Я, как и раньше, когда наступало прибавление янного времени, зажёг свечи и курительные палочки перед парсунами моих трёх учителей: Пу Сун-лина, Юань Мэйя и Цзи Юня, и совершил ритуал вхождения в изменённое сознание для управляемого сна, проникнувшись состоянием Сокровенного 希夷 (си-и), когда слышишь неслышимое и видишь невидимое, и тут же оказался в окружении своих учителей на лесной горной поляне, с которой внизу под луной виделось озеро. Так как небо выглядело иначе, чем до этого, я понял, что попал в Обитель Чёрной Черепахи, ведь на Севере царствовала Чёрная Черепаха 黑龟 (бэй гуй), которую называют ещё Чёрным Сокровенным Воином 黑玄武 (бэй сюянь у), то и я должен был ощущать себя черепахой. Но каких-то изменений, происходящих в моём организме, я не чувствовал. Просто, про себя я решил, что стал черепахой, обвитой змеёй, и чёрным воином. Звёзды над нами были уже другие.