Фигура Нэи всегда скрывалась обширными платьями, не стремилась она к соблазну мужчин, а только к будничному удобству. Комбинезоны не любила отчего-то, но причёски восхитили Ксению. Она решила их повторить, но ничего не вышло. У соперницы были виртуозные ручки. Врач Вика подарила ей несколько заколок, и Ксения усердно и попугайски точно, хотя и коряво, создала себе подобие на голове причёски жены своего любовника. Для этого она выравнивала волосы специальным гелем, чтобы не вились, как спиральки. Ей понравился свой новый облик. Нет ничего зазорного в том, чтобы перенимать у врага то лучшее, что у него есть, решила она. Рудольф заметил, потому что стаскивая заколки, он хмыкнул насмешливо, – Зачем мне твои шипы? Уколешь ещё. – А после закинул её голову и впился в шею, будто хотел перегрызть ей горло, сдавив при этом грудь руками, обретшими «нежность» железных зажимов. Так что Ксения лягнула его ногой, которую он ловко перехватил и пихнул её на постель, едва не перекрутив её всю вместе с ногами. И стоны или крики протеста ничего не меняли в его безумном намерении искалечить её. Останавливался он всегда сам и только сам, когда понимал, что нельзя переходить грань, за который щерится элементарный садизм. Как будто он мстил ей за напряжение своего желания, за подчинение своему влечению к ней, за нарушение им семейной верности, за её появление здесь. Перепады дикой страсти наряду с размеренным привычным течением были его особенностью всегда. Возникновение этих неожиданных порогов и водопадов в реке любви, в которой они утопали с ним регулярно, предсказать было невозможно никогда, как и понять, что их вызывало. А чего понимать? Сказала бы Вика. Перверсия такая – садист – нарцисс.
Ничего и не вернулось…
После этого случая Ксения перестала копировать Нэю даже в мелочах, а свои туфельки, которые захватила на спутник, тоже по случайности украшенные камушками, снятыми с маминых туфелек, она спрятала подальше в свой вещевой контейнер. И носила только спортивную обувь. Да и кому тут были нужны дизайнерские изыски? Опасный, страшный своей непредсказуемостью, оторванностью от человечества и очень сложный мир окружал её.
Как-то она стала умолять его с отчаянием, оставленным давно у той сетки, в степях у космопорта, – Радик! Радик, верни мне прежнее! Пусть всё станет как тогда!
Ксения, ставшая космической блудницей, металась на узкой постели блудного космического мурлыки , перенесённая внутренним вихрем на юную, принадлежащую только им двоим Землю. Зная, что на подлинной Земле уже нет и не может быть того близкого синего неба, того яркого, но совсем не палящего солнца, пряно дышащей зелени лесов, хрустальных трелей птиц, казавшихся настолько же вещественными, как и цветы и листья, и их можно было трогать. Как и сам бирюзовый воздух перебирать ласково пальцами вместе с его ангельскими волосами, когда он лежал на её коленях, прикрытых батистовым платьицем, которое она сохранила и притащила сюда с собою. Только ни разу в нём не щегольнула здесь. Она тщательно отбелила его, вернула чёткость старому рисунку на старой ткани, ведь платье провалялось более тридцати лет в кладовке, в старых дорогих сердцу вещах. И обновлённое платье обхватило обновлённое тело с тончайшей и едва ощутимой лаской, текстильные волокна, казалось, помнили её до сих пор. И юная светлая девочка смотрела из зеркала на печальную душу, не соответствующую своей форме, как ни обманывала себя сама Ксения.
– Я не Радик, а Рудольф Ростиславович, твой шеф и распорядитель твоей блудной судьбы. Вспомнила бабушка свой девичий стыд. «Радик»! – повторил он, издевательски передразнив её страстный призыв.
– Скотина! – Ксения ткнула его локтем в железный по твердости бок, сильно и совсем не играя, может, даже желая поссориться на ближайшее время, желая вызвать гнев и даже удар. А что? Ему не привыкать. Надо встать и гордо уйти, думала она, продолжая валяться рядом. Сил, чтобы встать и гордо уйти, не было. Как будто она была связана верёвками. Верёвки были корнями прошлого, опутавшими настоящее.
– Ты думаешь, что отлив себе эти колокола, – и он ущипнул её за грудь, – обновив себе шкурку и оседлав старую скотину, ты можешь въехать в рай, откуда нас изгнали давно? Я и дорогу туда забыл. Успокойся и не надо твоих девичьих конвульсий. Кого ты теперь-то обманываешь? Разве ты девочка Ксюша? Ты некая Кларисса, прожившая длинную и скитальческую жизнь, не знаю, к счастью, её маршрутов и главных персоналий судьбы «Клариссы». Живи тем, что и есть.
Она повернулась к нему спиной, едва не плача и злясь на себя за открытие ему того, куда он плевал прежде и куда плюнул только что, по привычке, по наработанному в прошлом алгоритму и тоже вернувшемуся вместе с его влечением. Докопаться же до первоистока их чувства уже невозможно. Слишком велики завалы, слишком заросли они бурьяном и сорными корнями, давно смятые и истлевшие в порошок тлена. Рудольф потрогал её лицо, нащупав влагу на тонких нежных скулах. Прикосновение было настолько бережным, что стало щекотно, и она засмеялась, оторвав руку от лица и направив ниже, туда, где и был скрыт источник отторжения любой мысли и любой глупой боли. И «скотина» тотчас же откликнулся на её желание, ведь ничего другого ему и не требовалось от неё. Жаркое и большое, тёмное, а потому и скотское вполне, забвение входило в неё и плавило невысказанное, неизлечимое, недолжное и неотменяемое никаким светлым разумом…
Вика – единственная подруга и такая же недоброжелательница, как и все прочие
Ксения совершенно не помнила и не вспомнила Вику. Но Вика помнила её хорошо и отчётливо, как и те события, которые она описывала ей, где и когда они встречались, но, видимо, для Ксении она была только безликим фоном наравне со многими, кого память размыла до неразличимости как себе обременение, не нужное ей, памяти. Ксения приходила к Вике в её медицинское обиталище, где Вика была женским врачом. Врачей на спутнике было несколько, и Вика одна среди них женщина, почему женщинам было проще с ней, хотя на взгляд Ксении она была заурядной бестолочью. Да и какой хороший врач сюда напросится сам? Мужчины другое дело, у них за плечами были свои тайны, свои промахи, а эта-то чего тут забыла? Мужем её был сын Рудольфа Артур. Но был он не мужем вообще, а мужем здесь, потому что Вика была старше и не обольщалась насчёт своего места рядом с ним. Она понимала и принимала свою временность для него, то, что в дальнейшем с молодым и обладающим прекрасной внешностью мужчиной будущего у неё нет. Но что и не временно в жизни? Считала Вика и жадно ловила дни своего уходящего женского счастья, благо дни и ночи тут были длиннее, чем на Земле. У неё родились здесь дети, два мальчика, и они вечно ходили в том хвосте, что тянулся за Нэей в числе её собственных и прочих детей. Ведь сама Вика была занята работой, а Нэя как бы и бездельничала.
По рассказам Вики у Нэи были потрясающие способности шить и изобретать одежду, украшения и бельё. У неё было несколько роботов для шитья одежды и прочих, рукотворных лишь отчасти вещей. Нэя только изобретала покрой, фасон, цвет и узоры, а шили и вышивали машины, но кому сейчас есть нужда с этим возиться вручную? Она возилась и вручную тоже, наряжая тут всех немногочисленных детей, наряжая женщин и тех желающих, у кого был спрос на её творчество, украшая быт людей и давая иллюзию полноты их оторванного от Земли бытия. Многим это было важно, и её ценили. Поэтому она практически и работала в их Центре Досуга, где и обретались целый день дети тех, кто пошёл на этот подвиг – на деторождение в иноземном мире.
Вокруг Нэи вились ещё чьи-то жены, занятые в том же Центре, но Ксения не ходила туда никогда, не общалась ни с кем из здешних женщин, списав их всех в неинтересный себе человеческий хлам, полагая, что нет, и не может тут быть тех, кто ей равен по интеллекту. Кроме врача Вики, которую Ксения в душе тоже слегка презирала.
