– Намёк понял. Я не человек.
– Сам решай, кто ты, – ответила она.
– Твой оборотень так и говорит, что я нелюдь. Я ж убивал. Но ведь и он убивал…
– Человек поступает так вынужденно. Сосуществование несовместимых существ в одной биологической нише неизбежно приводит к тому, что одни нападают, другие защищаются. Системная ошибка высших проектировщиков, как говорит Рудольф.
– А исправить было нельзя? Или Боги тоже косорукие?
– Они нам неподотчётны.
– Глубоко мыслишь ты, богиня моя.
– Будь иначе, мне не жилось бы столь трудно. Я вот иногда даже завидую Эле. Всё-то у неё легко. После каждой очередной передряги она будто в холодной воде искупалась, вылезла на бережок, отряхнулась, обсохла, и прежняя. Никакое переживание не оставляет в её душе выщербленных следов. Она всегда гладкая и обтекаемая как камушек-гладыш. Не убиваемая какая-то…
– Выгони её прочь. Она точно тебя обворует дотла, – отозвался Чапос.
– И куда ж ей тогда деваться?
– На свалку нечеловеческих отходов, – ответил он, и в глазах блеснули лютые фиолетовые искры.
– Да успокойся. Чего ты на Элю всё злобишься? У тебя ж тут цветник и вокруг этого «Нелюдима», и внутри помещения.
– Сорняки, скорее, – он почесал у себя под подбородком. – А иные к тому ж и колючие…
Наверное, опять вспомнил про Лирэну, посмевшую присвоить право распоряжаться его «светлоликими звёздочками».
– Кто же подбирал сюда столь пленительных девушек? – спросила она, чтобы не молчать, поскольку Чапос пожирал вовсе не еду, а её саму, хотя и глазами только.
– Кто пленительные? Эта шелуха? Тонконогие мошки, годные лишь на раз… Такому мужчине, как я, впору лишь богиня. Ты всегда смотришь на меня неотрывно, ты же чуешь, я не хуже твоего оборотня…
– Хо-хо, отлично! – произнесла она любимую присказку Азиры. – У тебя очень красивый голос и из тебя вышел бы отличный актёр. Признаю, звучит он порой завораживающе. По поводу внешности, в юности ты меня испугал, но теперь я вижу, ты всего лишь носитель внешних черт другого и практически исчезнувшего расового типа, а потому экзотичен…
– Так нравлюсь я тебе? – он еле шевелил губами, окаменев как змея перед броском, и определить его состояние как невинное созерцание её недоступных красот, было уже нельзя. Она решила развернуть его мысли в сторону его же девушек, нешуточно бьющихся за его благосклонность.
– Даже иные из моих девушек-моделей уступают здешним служительницам. А я отбирала танцовщиц из столичных школ. Только зачем Азира обрядила их в наряд жриц Матери Воды? Точно сумасшедшая…
– Мне что с того? Я, когда девушку раздеваю, мало вглядываюсь в её одеяние. Как и всякий мужчина, так думаю. Главное же, личико чтоб манило и формы самого тела ласкали зрение и руки…
– Глаз что ли на Ненару положил? Не повезло бедняжке…
– Глаза мои видят в данный момент лишь тебя, моя богиня. А ты ведешь речь о какой-то продажной прислужнице, пропахшей едой и чужой спермой…
Он оказался уже рядом с ней. Повалил на диван и навис над ней искажённым от прилива страсти лицом, как в том самом ужасающем видении в «Ночной Лиане», – Я вот платье тебе роскошное заказал для Храма Надмирного Света, в самом дорогом салоне столичном. Твоей-то мастерской до такой высоты и не подняться даже. Для жён и дочерей членов из Коллегии Управителей там лишь и стараются лучшие мастерицы континента. Шелка там, как паутинка. Кожа их не ощущает, а узор платья из драгоценных нитей. У матери твоей и бабки лишь и был подобный наряд, как предстали они пред очи самого Надмирного Отца, войдя в околдовывающий туман, спустившийся из Его надмирных долин в Его же Храм… Пару слитков золота за платье то заплатил. Столько дом иной стоит, да и тот не для бедноты выстроен. Тебя жду, моя богиня…
– Переплатил, обманули тебя, простолюдина по жизни, в аристократическом салоне, – она упёрлась руками в тело скорпиона на рубашке и ощутила его такое знакомое холодящее прикосновение, его неодолимую силу и дрожь… и внезапно отключилась…
Когда пришла в себя, то удивилась, не увидев над собой серебристого потолка того самого подземного отсека. Она водила пальчиками по скорпиону, улавливая их кончиками такое близкое и человечье биение его сердца.
– Милый, пленённый Кристаллом пришелец, ты видишь, Мать Вода явила свою милость и вернула нас на оставленные тропы, где мы всё можем исправить… Ты помнишь, как мы встретились впервые возле реки… ты стоял на мосту под лучами предзакатного светила… Если бы тогда я знала, что произойдёт со мною и с тобой, то… Но ведь и тогда я не отказалась бы от тебя…
– Я тоже всё время возвращаюсь в тот заброшенный парк, где впервые увидел столь близко твои нездешние глаза… – услышала она хрипловатый, прерывистый, чужой шёпот, не понимая, кому он принадлежит? – А прежде я видел тебя, чтобы близко-близко, лишь в твоём отрочестве… ты была так счастлива, когда держала новую куклу, а я и подошёл. И то счастье, которое ты дарила бездушной игрушке, было излито на меня… Ты помнишь? Проказливый кот Реги хотел утопить эту куклу в дворовом бассейне, а я увидел, вырвал её из его рук и протянул тебе. Он удрал, а я не стал его ловить за хулиганский проступок, поскольку на тот миг утратил всю злость и весь свой тяжкий вес, почти плыл в бирюзовой воде твоих глаз. Золотая пыльца предзакатного светила сыпалась на тебя. Вот когда я понял, эта девочка – дочь нездешней богини тоже будет богиней…
Подняв глаза, она увидела лицо вовсе не своего возлюбленного, но чьё? Она не сразу узнала Чапоса, выплывая из обморочного забытья. Похудевшим он выглядел едва ли не красавцем. Слегка усохшая и от того став тоньше, кожа лица, тем не менее, будто подтянула его скулы, резче очертив весьма правильной формы нос, а губы уже не лоснились от неутолимой похоти, будь то на еду, будь то на женщин, и приобрели чёткую скульптурную форму. Вроде как Чапос заказал скульптору выточить свой облик в камне, а тот приукрасил его и по возможности выбелил заодно, после чего вынул душу из прежнего разбойника и вложил в своё изделие, оживив его. Белоснежные пряди седины в его волосах, аккуратно сочетаясь с тёмной рыжиной, напоминали шкуру экзотического зверя и блестели, чисто вымытые. Бывают такие мужчины, хорошеющие лишь с возрастом. Вот Чапос из таковых оказался. При том, что ничем достойным он свою преступную жизнь не украсил. Видимо, наследственность того самого аристократа вдруг проявилась лишь с возрастом, чисто внешне сгладив все недочёты, вылезшие на свет при рождении. Мать ли родная так его не желала, приёмные родители гнобили, работа в подростковом возрасте изуродовала? Или брожение дурной, переполнявшей его энергии придавало экзотическому лицу отталкивающую дисгармоничность? А теперь переизбыток той мутной силы был растрачен. И будто сняли с его лица какую-то полупрозрачную и нечистую тряпку, и он явил себя таким, каким и был спроектирован. По взаимной и чистой, поскольку первой, юной страсти своего отца и неизвестной девочки из пустынь, попавшей в аристократические сады для ухода за ними. Уже при встрече в «Ночной Лиане» перемена его обличья поразила, но страх и отвращение не дали того понять. И Рудольф в силу непреодолимого презрения и инерции восприятия не видел такой перемены…
Нет! Она сама увязла в полуобморочном наваждении, и Нэя зажмурилась. К ней вернулся тошнотворный страх. Глаза его буквально сияли лаской, если не счастьем. Её бормотание он принял за правду!
Чапос взирал то ли вопрошающе, то ли удивлённо, – Ты чего сомлела-то? Разве можно любовь через насилие добыть? Или ты уже имела столь печальный опыт, как насильственное склонение к тому, что возможно лишь через ответное желание заполучить? Кто ж посмел-то богиню нездешнюю этаким зверством коснуться…
– Да с чего взял?! – она поспешно отодвинулась в самый угол дивана, уже зная причину своего обморока. Зародыш будущего ребёнка, он уже тянул из неё всю наличную силу. Она быстро уставала, впадала в раздражение из-за пустяков и даже… утратила своё прежнее и неодолимое влечение к близости с Рудольфом, остывая к нему телом, но душой преисполняясь какой-то невыразимой словами, особой нежностью, как к тому, кто единственно родной. Как отец, брат, муж, ребёнок в единственном лице. Как говорила бабушка: женщины делятся на два вида, – те, кто через своё материнство становятся всему миру матерью, и те, кого материнство обращает в мачеху для всех. Похоже, она принадлежит к первой разновидности, ибо даже Чапос вызывал отчего-то жалость.
