— Будем решать проблемы по мере их поступления, — сказал я.

— Вы заходите, если что, — сказал нам Федя на прощание.

— Уф-ф... — выдохнул Витя, когда дверь за Федей закрылась. — Кажется, отбились.

Да, на этот раз мы действительно отбились.

Что искренне удивляло меня на первых порах моей жизни в восемьдесят седьмом году, так это умение советских людей выражать свои мысли. Разговаривать. Даже далеко не самые развитые советские люди умели это делать лучше большинства моих знакомых из двадцать первого века. Тот же Федя Комар — отнюдь не доцент и не артист разговорного жанра, но он умел общаться и делал это довольно успешно. Почему эта способность пришла в упадок к моему времени — для меня загадка. То ли мобильные телефоны с СМС-ками виноваты, то ли Твиттер с Тик-током, транслирующие огрызки мыслей...

А затем были выпускные экзамены в школе, которые я, к счастью, не сдавал, предъявив врачебное предписание. Оценки за четверть пошли как экзаменационные, так что, я получил очень даже приличный аттестат. Была торжественная линейка, был выпускной, было напутственное слово классной руководительницы, во время которого и сама учительница, и многие девушки нашего класса сильно расчувствовались. Вот, у меня и моих одноклассников скоро выпускной, а по факту, я их и не знаю толком, я чужой среди них, нормально сойтись получилось только с несколькими, фамилии остальных я едва запомнил.

Именно в такие моменты я чувствовал себя очень чужим в этом месте. Самозванцем. Я получаю аттестат, предназначенный не мне. Слушаю предназначенные не мне слова. Дома у меня родители, которые вовсе не родители. И будущее мое — это чужое будущее, которое я украл. Я пользуюсь чужой жизнью. Никакого кайфа от этого я не испытывал, скажу честно. А иногда это было и вовсе невыносимо — жить в чужом мире.

А в мире творилось странное — простой немецкий пилот-любитель Матиос Руст сажает самолет на Красной площади, без каких-либо проблем преодолев эшелонированную советскую ПВО. В той же Москве почти легально собирается «Память», активисты которой вещают о сионистском заговоре. А в Новосибе — рок-фестиваль. А Горбачев — на комсомольском съезде. А сверхзвуковой ЯК-141 успешно летает. Как и сверхмощная «Энергия».

И вроде бы все неплохо, но почему-то очереди становятся больше, а народ в них злее, ругают Горбачева, Рыжкова и сионистов. Очень надеются на инопланетян, которые все больше входят в моду. Все видят НЛО и обсуждают экстрасенсов, и уже появились первые астрологи, и Джуна уже кого-то лечит с непонятным результатом...

Почему-то появляется очень много сумасшедших, самых разных и повсюду — в транспорте, магазинах, рынках и даже государственных учреждениях. Это и неопрятные бабушки с горящими глазами, костерящие перестройку, партию и правительство, и совсем молодые люди — чаще всего с религиозным уклоном, будущие жертвы тоталитарных сект.

Мой папенька, узнав о высадке Руста на Красной площади, не выдержал. Сильно выпил, хотя ему с язвой и гипертонией было категорически противопоказано. И еще я первый раз услышал от него крепкие нецензурные выражения.

— Позор... — шептал он, сидя за столом и читая газету. — На весь мир... Так опозориться... Столько лет работы...

Я, кажется, начал лучше понимать своего папеньку. Конечно, ни в какие коммунистические идеалы он не верил, поскольку был человеком в высшей степени практическим и здравомыслящим. А верил он в силу и мощь своей корпорации — КПСС. И вне этой корпорации себя не представлял, как и многие его коллеги, для которых самым страшным наказанием было исключение из партии.

Наш видеозал работает. Почти процветает. Мы зарабатываем пятьдесят рублей в день, что очень неплохо для семнадцатилетних пацанов. На остальной бизнес забили — некогда, да и нет особого смысла вкладываться, поскольку кооперативам официально разрешено производство одежды и обуви. Впрочем, иногда мы приторговываем сигаретами, прямо в видеосалоне, по старой памяти. «Мальборо» и «Кэмел» для желающих. И немецкое пиво, которое стало почему-то намного сложнее доставать. Шпана нам пока не докучает, видимо доводы Феди Комара оказались весомыми и убедительными. Валеркины друзья-боксеры по выходным приходят к нам посмотреть фильмы на халяву. Боксеры рады, больше всего им почему-то заходят не фильмы о единоборствах, но ужастики с Джейсоном и Фредди.

В кармане у меня всегда около сотни. Черт его знает — зачем. В ресторане на червонец можно обожраться, а на четвертной устроить загул.

Мне нужны деньги. Но не так, как Вите, который молится на купюры. Мне нужны деньги потому, что мое знание будущего без ресурса не стоит ничего, а деньги — это самый эффективный ресурс из существующих на этой планете. Впрочем, это не совсем справедливо для Советского Союза образца восемьдесят седьмого года. Деньги у людей были, пусть и не очень большие, проблема была их потратить.

А еще я часто думал о своей семье. Той, которая действительно моя. Отец и мать еще не познакомились, они живут далеко, в небольшом сибирском городке, она — учительница русского языка, он — инженер. Познакомятся они в следующем году, а еще через год я появлюсь на свет. Или не появлюсь? Я изо всех сил старался гнать от себя такие мысли, но они все равно лезли в голову и буквально сводили меня с ума...

С каким удовольствием я уехал бы куда-нибудь на несколько месяцев! Так, чтобы спокойно и тихо посидеть и разобраться, если не во всем, то хотя бы в чем-то. Но куда уедешь? Семнадцать лет, выпуск из школы, активная жизнь — вокруг все бурлит и меняется.

А потом наступил выпускной. К нему готовились основательно — маменька повезла меня к портному-армянину, шить костюм, и уже через неделю я стал счастливым обладателем роскошной серой тройки.

Перед выпускным я позвонил Марине. Сам не знаю — почему. Что-то я к ней чувствовал, что-то особенное. Не любовь, нет, оно было более подростковое, болезненное и хрупкое.

— Привет, — сказала она весело. — А я думала, что все. Уже не позвонишь.

— Пошли гулять! — предложил я лихо.

Она как-то сразу согласилась. В тот день стояла прекрасная погода — конец мая, когда уже достаточно тепло, но еще не жарко, городские клумбы расцвели тюльпанами, а городские фонтаны извергали водяные столбы.

Мы гуляем по парку и болтаем о пустяках.

— Буду поступать на педагогический, — говорит она. — Родители против, но мне все равно. Музыка — не мое, я ее вообще терпеть не могу. У нас дом наполнен музыкой всегда, сколько я себя помню. Я уж сбежать готова... куда угодно, хоть на БАМ, хоть в общежитие...

— Это правильно, — отвечаю я. — Если не лежит душа, то зачем...

Совсем не то я хочу ей сказать, но продолжаю говорить о пустяках.

— А я на экономический, — говорю я. — Мой отец говорит так: экономика это всегда экономика! Закончу и пойду на завод, экономистом.

Мы смеемся.

— А как ваш бизнес? — спрашивает она. — Процветает?

Я пожимаю плечами.

— Хочешь, пойдем посмотрим?

До видеосалона минут пятнадцать ходьбы. На хозяйстве Витёк с Валеркой, готовят сеанс «Назад в будущее» — очень символический фильм, максимально в тему.

— Ну пойдем, — говорит она с удивлением.

Видеосалон уже окружает небольшая толпа, ожидающая сеанса. Я открываю дверь, и мы проходим внутрь.

— О, какие люди! — Витёк с Валеркой улыбаются.

Мы садимся перед телеком.

— Так это ваш бизнес? — спрашивает она с улыбкой. — «Мир кино» — название сами придумывали?

— Название как название, — пожимаю плечами я. — Разве в названии дело? Люди хотят посмотреть фильмы, и мы их людям показываем. Что, скажешь, опять наживаемся на временных трудностях? Ну не хочет Госкино показывать то, что всем интересно! А люди вот, — я махнул в сторону двери, — стоят, ждут сеанса.

Она ничего не отвечает, просто улыбается. Видеозал тем временем заполняется людьми, оставшиеся без мест — недовольны. Их успокаивает Витёк — завтра все будет повторяться! Затем свет гаснет и мы погружаемся в приключения Дока и Марти. Я видел его несколько раз и в приличном качестве, но смотрю снова с огромным удовольствием. Тогда еще умели снимать хорошие фильмы.