Думаю, что я открыл забавный «эффект попаданца». В нормальной жизни тело зреет вместе с сознанием, не без перекосов в ту или иную сторону, но примерно так. Все более-менее гармонично. А у меня получилось так, что зрелое сознание оказалось в теле, мягко говоря, не совсем зрелом. И это тело жило и функционировало по своим биологическим законам, ровно так, как ему и полагается природой. Сознанию же моему многострадальному приходилось быть не только наблюдателем, но и непосредственным участником всех этих штук, которые выкидывало тело.

Скажу я, попасть в только-только сформировавшегося юношу — то еще удовольствие. Никому пожелать не могу. Полдня ты ходишь в депрессии, а полдня — счастлив каким-то детским и непосредственным счастьем. Эйфория зашкаливает. А потом опять — резко хочется умереть. Иногда захлестывает агрессия так, что хочется всех убить. Ну или на худой конец набить пару рож. Все время хочется жрать! Спать тоже хочется — целый день, но почему-то не хочется спать ночью. Еще ты как-то странно потеешь. А голос твой звучит совершенно по-идиотски. Ну и в качестве бонуса идет прекраснейшая штука — половое созревание. Охрененная история, на самом деле. Особенно, когда у тебя мозги сорокалетнего в теле семнадцатилетнего. Твое измученное сознание дает команду телу — остановись, успокойся, не нужно так! А тело отвечает — иди ты... Лучшая аналогия здесь — потерявший управление автомобиль, у которого ушли тормоза. Он несется куда-то на полной скорости, не разбирая дороги, напролом, тупо потому, что может нестись, движок позволяет и бензина полный бак залит, а несчастный водила крутит бесполезный руль и офигевает от стремительно меняющегося за окном пейзажа. Этим несчастным водилой был, увы, я.

Все началось с вечеринки, которую устроил наш главный тусовщик — Вадик Мушинский. Вадик происходил из семьи ответственных обкомовских работников — не с самого верха областной номенклатуры, скорее из золотой ее середины, но тем не менее, набор номенклатурных благ им полагался. И в этот набор входила, конечно, дача. Государственная, естественно. Предмет гордости и зависти. Собственно, дача представляла собой довольно скромный полутораэтажный домик в живописной местности — до леса десять минут хода, до речки — и того меньше. Родители Вадика, по причине постоянной своей занятости, дачей почти не пользовались, а отпуска предпочитали проводить в ведомственных санаториях. Так что, номенклатурная дача большую часть сезона была к услугам Вадика. Чем пользовались и мы. Не скажу, чтобы часто, но пару раз в месяц там собиралась тусовка — человек семь-восемь. Жарили шашлыки, слушали музыку, пили всякую гадость типа импортных ликеров, собирали грибы, купались, курили — делали все, что полагается делать приличной номенклатурной молодежи.

Завсегдатаями тусовок были мы с Витьком, Тарик Кикорашвили и Жора Петровский, еще двое-трое парней появлялись время от времени. А вот девушки... С девушками было все непросто.

Вторая половина восьмидесятых была временем сравнительно пуританским, несмотря на запоздалую секс-революцию, заглянувшую в наши края из стран разлагающегося Запада. Невинную эротическую драму «Девять с половиной недель» народ смотрел как жесткое порно. «Интердевочки» существовали, конечно, но, большей частью в местах, простому советскому человеку недоступных — гостиницах, где водились иностранцы, валютных барах и ресторанах. А что касается наших одноклассниц, то они были очень приличными девочками — все. И поехать на дачу с мальчиками было для них... чем-то экстремальным. Впрочем, иногда ездили, но без какого-либо намека на интим. Потусить, потанцевать, выпить ликера, похожего на микстуру от кашля... Инка Копытина — отличница-медалистка, тайком покуривала «Мальборо» и на даче у Вадика иногда отводила душу. И все. Что касается наших пацанов, то они, хотя и осуждали такое некоммуникабельное поведение одноклассниц, но черту никогда не переходили. Сплошное джентльменство.

Однако же, юным организмам было нужно романтики. Чего-то такого, как в «Девяти с половиной неделях» у Микки Рурка с Ким Бессинджер. Короче, нужен был секс. А его не было.

Дела обстояли печально: одноклассницы недоступны, проституток нет, службы знакомств отсутствуют, а до появления «Мамбы» и «Тиндера» ждать еще долго. Дефицит рулит. В свободном доступе нет не только водки, но и секса.

Предприимчивый Витёк установил контакт с пэтэушницами из общаги швейного училища, чем привнес некоторое разнообразие в нашу маленькую компанию. Пэтэушницы были девушками простыми, свободных нравов, они любили иностранную попсу, сигареты «Мальборо» и сладкие ликеры. А поездка на номенклатурную дачу была для них событием экстраординарным. Но даже с простоватыми пэтэушницами дальше страстных поцелуев под звездным небом дело не шло.

— Вы же с нами по серьезному все равно не захотите, — сказала как-то одуревшей от ликеров и возбуждения компании мажоров рассудительная девушка Валя. — У вас институт впереди, и все такое. А у нас — фабрика литьевой обуви. Сами ж должны понимать, не маленькие... Вот залетит кто из нас — чего тогда?

Мажоры пристыженно молчали. Валя говорила страшную правду — про «залет» и последующие перспективы не хотелось даже думать! Так что, тусовки с девочками из швейного общежития желаемого тоже не давали. Но народ все равно продолжал собираться на даче у Вадика Мушинского, потому что — все равно скучно и нечего делать.

Я впервые оказался на этой номенклатурной даче где-то через месяц после «попадания», уже более-менее освоившись в новых условиях. Ехали на пригородном «Икарусе» развеселой компанией — Вадик Мушинский, мы с Витьком, Тарик Кикорашвили, Инка Копытина. И еще — Инкина подруга, Марина. Она была не из нашей школы, а с Инкой их сдружила общая беда — музыкалка по классу фортепиано, которую они ненавидели со всей возможной страстью и были несказанно рады ее завершению. При себе у нас был магнитофон «Весна», полдюжины кассет с модными записями, бутылка ликера «Амаретто», бутерброды с сыром и дефицитной сырокопченой колбасой, которую я терпеть не мог, газировка «Буратино» — все необходимое для счастья нормальным советским подросткам. Витёк украдкой показал мне пачку презервативов, на которой были изображены обнимающиеся силуэты мужчины и женщины.

— Индийские! — похвастал Витёк.

Я укоризненно покачал головой и покрутил пальцем у виска.

— А вдруг! — Витёк был настроен оптимистически. — Вообще, нет женщин, которые не дают, вот так!

— Не, Вить, — сказал грустно Вадик Мушинский, — дохлый номер! Сам подумай — с кем тут мутить? Копытина — ну ее нафиг. Если что — у нее папа — судья, сам знаешь. Упрячет во глубину сибирских руд, куда ворон костей не доносит, в Севлаг какой-нибудь! Вот там-то ты, Вить, активной половой жизнью и заживешь. В смысле — активно заживешь пассивной половой жизнью, с такой-то статьей. Я ее вообще приглашать не хотел, но что ж делать, если больше не ведется никто? Самим ехать и друг на друга смотреть? Мы даже тех пэтэушниц приболтать не смогли!

— Нудный ты человек, Вадик, — ответил Витёк с горечью. — Умеешь друзей подбодрить в трудную минуту, чего уж... А пэтэушницы — это все херня. Я фишку рублю — сейчас самая тема это неформалки. Те со всеми — направо и налево.

— Это металлистки всякие? — заинтересовался Вадик.

— И они тоже. — Витя назидательно поднял указательный палец. — На «Подснежнике» они тусят — и металлистки, и хиппи, и прочие! Вот где охотничьи угодья!

«Подснежник» — это наша знаменитая городская молодежная кафешка. Открылась как раз незадолго до моего прибытия в восемьдесят седьмой, но уже полюбилась городским неформалам — от панков до любителей восточной философии. Неформальная молодежь устраивала на «Подснежнике» живописные сборища и, если верить молве, нравы у них там были весьма свободные. Милиционеры и гопники смотрели на собирающийся контингент как на свою законную кормовую базу, а «Подснежник» в их представлении был определенно вражеской территорией. Однако так уж вышло, что директором молодежной кафешки оказался бывший афганец, а афганцев в восемьдесят седьмом побаивались и уважали, так что, правдами или неправдами, но «Подснежник» работал вполне успешно и даже в каком-то смысле был олицетворением «поветрия нового времени». Гопники, впрочем, все равно гоняли неформалов при молчаливом одобрении милиции.