— Мне об этом ничего не известно, но я во всем надеюсь на Господа.

Сколько их было, этих словесных баталий и поединков, когда одна неосторожная фраза могла стать основой для самого страшного из обвинений — обвинения в ереси и колдовстве.

Такова была методика допросов. Впрочем, следствие не ограничивалось одними допросами. Чтобы надежнее «подкопаться» под Жанну, организаторы процесса подослали к ней соглядатая.

Среди судебных служащих находился некий руанский священник по имени Николя Луазелёр. Он был близким другом епископа Кошона и пользовался его полным доверием. Во время первых публичных допросов Луазелёр контролировал работу секретарей: спрятавшись за занавеской, прикрывавшей оконную нишу, он вел свой протокол допроса, который затем сопоставлялся с записями Гийома Маншона и его коллег. А когда следствие зашло в тупик и стало ясно, что допросы подсудимой не дадут нужного для обвинения материала, метр Луазелёр получил новое задание.

Пользуясь доверием Жанны, он начал «советовать» ей, как она должна вести себя перед судьями. Странные это были советы. Луазелёр внушал девушке, что она ни в коем случае не должна доверять людям, судившим ее от имени церкви: «Если ты доверишься им, то погибнешь».

Секретарь Коль осторожно заметил по этому поводу:

«Я полагаю, что епископ Бове был полностью в курсе дела, потому что иначе Луазелёр не смог бы отважиться на такое поведение».

Только ли «в курсе дела»? Конечно нет. Все, что нам известно о характере Луазелёра и его взаимоотношениях с патроном, позволяет утверждать, что эти провокационные советы были подсказаны самим монсеньером епископом.

Луазелёр неоднократно посещал Жанну в тюрьме. Будучи священником, он предложил Жанне стать ее духовником. Доверившись ему, Жанна исповедовалась. Нужно ли говорить, что вся полученная информация тут же легла на стол епископа Кошона. Как отмечает историк Режин Перну, «в ту эпоху еще не изобрели подслушивающих устройств, поэтому использовали подобный способ, ставший классическим в политических делах». Подслушивающим устройством Кошона был Луазелёр.

Ознакомившись с методами ведения допросов, перейдем теперь к самому главному в первой фазе процесса: к содержанию допросов и к их результатам.

Жанну, как известно, привлекли к церковному суду на том вымышленном основании, что «общая молва» якобы подозревает ее в ереси и колдовстве. С точки зрения христианской догматики, это было не одно и то же: под ересью понималось отклонение от ортодоксальной веры и норм поведения христианина, под колдовством — общение с нечистой силой. В то же самое время считалось, что, будучи разными, эти преступления тесно связаны друг с другом. Зависимость здесь была обоюдной: с одной стороны, дьявол не мог овладеть душой безгрешного человека, с другой — само наличие греховных поступков и помыслов указывало на присутствие поблизости дьявола. Такова была общая «теоретическая предпосылка», из которой исходили судьи, стремясь извлечь из показаний подсудимой данные, подтверждающие первоначальное подозрение.

На руанском процессе все сходились на том, что подсудимая является орудием сверхъестественных сил. Но каких именно? Здесь мнения судей и самой Жанны решительно расходились: Жанна говорила о божественном характере своей миссии, судьям же нужно было «лишь» доказать, что она находится во власти дьявола.

Это оказалось весьма непростой задачей. Версия о том, что Жанна прелюбодействовала с дьяволом (в те времена твердо верили, что любая колдунья должна была отдаться дьяволу во время своего первого участия в шабаше), отпала сразу же: освидетельствовавшие девушку однозначно признали ее непорочной.

Выход был найден и тут, ведь союз женщины с сатаной не обязательно должен был принимать форму плотской связи. Дьявол мог, физически не посягая на честь своей подопечной, вручить ей некий талисман или поведать некую магическую формулу, благодаря которым она приобретала чудодейственную власть. Именно из этого исходили судьи, когда стали дотошно расспрашивать Жанну о ее мече, знамени, перстнях и девизе: они хотели найти материальное свидетельство колдовских чар, некое физическое их воплощение.

Но их усилия в этом направлении оказались хоть и настойчивы, но тщетны. В самом деле, не мог же меч, найденный, как гласила молва, за алтарем церкви, быть подложен туда дьяволом, ведь вход в освященный храм был ему строго-настрого заказан. К тому же выяснилось, что клинок меча был отмечен пятью крестами, а дьявол, как известно, не выносит вида даже одного из них.

Не могли судьи и утверждать, не рискуя навлечь обвинение в богохульстве на самих себя, что девиз «Иисус + Мария», который значился на знамени и перстне Жанны, был в действительности бесовским заклятием. Перстень Жанны, кстати сказать, был подарен ею накануне «казни» одному из участников процесса Генри де Бофору, а затем перешел к королю Генриху VI, что, по словам историка Робера Амбелена, подтверждает отсутствие в нем чего-то «таинственного» и «заставляет заподозрить что-то необычное в этой «казни». Почему слово «казнь» поставлено в кавычки и что в ней было «необычного», об этом мы поговорим позже.

От подсудимой пытались добиться и признания в том, что она хранила при себе корень мандрагоры, приносящий, по широко распространенному поверию, богатство. Но и здесь следователей постигло разочарование: Жанна категорически отвергла это обвинение, а никакими доказательствами суд не располагал.

Поясним, корень мандрагоры напоминает человеческую фигуру, и в средневековой Европе он считался «цветком ведьм», способным лишить человека рассудка.

Особенно горячо защищала Жанна честь своего знамени. Спрошенная, что она любила больше, меч или знамя, отвечала, что «в сорок раз больше предпочитала знамя». Спрошенная, почему во время коронации в Реймсе ее знамя внесли в собор, отдав ему предпочтение перед знаменами других капитанов, отвечала, что «оно было в ратном труде и ему по справедливости подобало быть в почести».

В конце концов судьи были вынуждены отказаться от версии о талисмане и заклятии. В окончательном варианте обвинительного заключения об этом не говорилось ни слова.

Но обвинение в связи Жанны с дьяволом осталось. Оно основывалось, во-первых, на том, что подсудимая у себя на родине поклонялась «дереву фей», и, во-вторых, на том, что она действовала по воле «голосов» и видений. Последнему пункту следствие придавало исключительно важное значение.

«Голоса» и видения, то есть общение с потусторонним миром, были главным предметом внимания следствия. Им посвящено более половины протокольных записей. Восемнадцать раз возвращалось следствие к этому предмету, и ни о чем другом Жанну не допрашивали с такой придирчивостью и с такой ревностью. Из виду не упускалось решительно ничего. Когда подсудимая впервые услышала таинственный голос? Когда он говорил с ней в последний раз? Сопровождался ли он появлением света? Откуда этот свет исходил? Кто из святых явился ей первым? Как она узнала в нем архангела Михаила? Как она отличала святую Маргариту от святой Екатерины? Какие на них были одежды? Как они говорили — вместе или порознь? И на каком языке?

Жанне задавали и откровенно провокационные вопросы. У нее, например, спрашивали, исходил ли «голос» от самого Бога или от архангелов и святых, имеют ли святые Михаил и Гавриил «натуральные» головы, полагает ли она, что Бог создал святых такими, какими она их видела, и т. д.

Жанна защищалась, как могла. На некоторые вопросы она наотрез отказалась отвечать: ей это запрещено. На другие отвечала с наивным лукавством. Спрошенная, был ли архангел Михаил нагим, отвечала:

— Вы что, думаете, что Господу не во что его одеть? Спрошенная, имел ли он волосы, отвечала:

— А с чего бы ему быть стриженым?

В другой раз между Жанной и следователем произошел такой диалог: