Согласие было получено, но, пока утрясали бюрократические формальности и укомплектовывали механическую мастерскую подходящим контингентом, прошло несколько месяцев. Поэтому во Владимирку Василий прибыл только в самом начале 1956 года.
Незадолго до отправки на этап, 21 декабря 1955 года, еще не зная, что его ждет, сын Сталина обратился с очередным заявлением в Президиум ЦК, где ставил под сомнение справедливость только что состоявшегося приговора: «С первого дня ареста (27 апреля 1953 года) по день суда и на суде (2 сентября 1955 года) доказывал, что Сталин не фамилия, а псевдоним революционера-ленинца, что арестованного надо лишить возможности трепать это дорогое для партии имя на допросах, что следствие оформлять надо на фамилию Джугашвили или Аллилуева. Кроме того, уж если лишили партийности, депутатства, звания генерала, то в первую очередь надо было лишить права пользоваться фамилией Сталин, как недостойного ее.
Однако все доводы ни к чему не привели, и на суд вызвали: бывшего члена КПСС, бывшего генерала, бывшего депутата (о депутатстве на суде и в протоколах суда ни слова не было упомянуто, так как со мной как с депутатом в 1953 году поступили всем законам на удивление. Поэтому этот момент был дипломатично опущен), но «настоящего» Сталина. Хотя и под любой другой фамилией я не отказывался, а признавал свою действительную вину.
Хочется верить, что Президиум КПСС не знал этих «деталей» и что это дело не в меру «услужливого» следователя Калистова, который вел дорасследование в 1955 году и был в курсе всех перипетий с фамилией и фиктивной подписью, из-за этого, протоколов 1953 года (как можно понять, протоколы на следствии Василий из-за соображений конспирации вынужден был подписывать чужой фамилией, вероятно — Васильев. — Б. С.). Уверен, что и руководство КГБ (Серов) было не полностью информировано Калисто-вым или информировано неверно, вследствие чего, естественно, и информация Президиума была также неполной и не соответствующей действительности.
Вместо объективного дорасследования следствия 1953 года и выявления действительной вины следователь Калистов встал на путь оправдания следствия 1953 года, чем ввел в заблуждение руководство КГБ, Президиум ЦК КПСС и Верховный Суд, составив обвинительное заключение исключительно на материалах 1953 года. Достаточно сказать в подтверждение вышесказанного, что в период «дорасследования» следователь Калистов, несмотря на мои неоднократные требования, отказал в очных ставках и не передопросил людей, дававших показания Владимирскому, и как эти показания «брались» Владимирским, на суде стало ясно из показаний свидетелей.
Таким образом, Калистов скрыл фальсификацию следствия 1953 года, необъективно разбирал действительную вину, чем свел на нет дорасследование 1955 года. Характерны в то же время высказывания Калистова о своем «личном» мнении. Калистов прямо высказывал, что считает правильным дело прекратить. Когда же было решено — выше, как это объяснил Калистов, — судить, то он повел дело совсем иначе. Примеров много. Одним из них может служить указание Калистову (это с его слов) товарища Суслова «не сделать ежовщину наоборот» (бывший заместитель Ежова по Комиссии партийного контроля очень хорошо знал, что такое ежовщина! — Б. С.). На вопрос: как это понимать? Калистов разъяснил: «Это надо понимать так: если Ежов перегибал и создавал дела из ничего, то вы не сделайте наоборот, не либеральничайте». Из этого мало что можно было понять. Но не думаю, что товарищ Суслов давал такие указания о ком-либо вообще и обо мне в частности.
Ознакомившись с обвинительным заключением (на суде), мне стало ясно, что Калистов действительно не сделал наоборот, а сделал точно по-ежовски (обвинительное заключение составлял Калистов).
Характерен второй кивок на «верха». Калистов спросил меня: «Мстителен ли Булганин?» Я ответил, что: «Не знаю, но какое это отношение может иметь к делу?» Калистов: «Очень большое». Я не нашелся, что на это сказать, так как в свете мстительности арест свой не рассматривал. Да если бы и рассматривал, так только со стороны Берия. Булганин же, наоборот, по моему глубокому убеждению, в день ареста старался его предотвратить (арест).
Это высказывание Калистова я привожу как подтверждение его слов и дела: «Я за Ваше освобождение, но мне приказывают, я должен подчиняться».
Такое противопоставление истины — приказу и прятание за стену «верхов», не называя руководство своего Комитета, а прямо кивая на ЦК КПСС, дает полное основание думать, что это ложь.
Я не верю, что Булганин мстителен и будет мстить мне. За что мстить? Не верю, что товарищ Суслов знает и поддерживает такое ведение дела Калистова. Калистов, благодаря занятости Серова, ввел его в заблуждение, это так, но не больше. К тому же сам Калистов после суда сказал мне: «Серов приказал передать, что сам снимает обвинение по статье 58–10». Это подтверждает мое мнение, что Серов, будучи очень занят, утвердил обвинительное заключение, доверившись Калистову, а после суда понял, что обвинение явно завышено. Иначе, если обвинение справедливо, как может Серов снять его?
Такова подоплека обвинительного заключения, составленного следователем Калистовым, на основании которого (обвинительного заключения) работал суд и вынес неверное решение.
21 декабря 1955 года (день рождения отца. — Б. С.) для меня Рубикон. Рубикон в смысле того, что у меня больше нет сил доказывать несправедливость и выпрашивать вызова для личного объяснения в ЦК на Президиум. Приходится смириться перед силой, но не справедливостью.
Желаю Вам все же уберечься от советников и следователей типа Калистова. Из-за подобных советников отец многое решал, не зная истины. Разжигались страсти, гнев, а при гневе справедливо решать невозможно. К чему это приводило, Вы знаете.
Безусловно, личное объяснение на многое пролило бы свет.
Прошу дать возможность отбывать срок, как это указано в приговоре, в лагерях. Одиночное заключение равно медленной смерти».
После этого заявления Руденко и Серов представили в Президиум ЦК 24 декабря обвинительное заключение по делу Василия Сталина, почти дословно повторившее то, что они же представляли на утверждение 17 июня. Новой была только часть, касающаяся обвинений по 58-й статье: «Ныне В. И. Сталин, не отрицая самого факта таких разговоров, пытается утверждать об отсутствии злого умысла с его стороны и представить эти разговоры как обывательские. Однако из его личных показаний на следствии, а также из показаний свидетелей Капелькина и Февралева на судебном заседании усматривается, что В. И. Сталин неоднократно в течение марта — апреля 1953 года категорически заявлял о своем намерении сделать иностранным корреспондентам или сотрудникам иностранного посольства клеветническое заявление».
Генеральный прокурор и председатель КГБ пришли к выводу, что оснований для изменения приговора нет и Василия Сталина следует в ближайшее время перевести во Владимир: «В своем заявлении В. И. Сталин пишет, что он якобы по состоянию здоровья вряд ли выдержит определенную ему судом меру наказания (тут Роман Андреевич и Иван Александрович привычно передергивают — Василий писал о гибельности для него только одиночного заключения, тогда как суд формально приговорил его к исправительно-трудовым лагерям; но в этой передержке была и проговорка: Руденко и Серов прекрасно знали, что сын Сталина будет содержаться в куда большей изоляции, чем обычные заключенные. — Б. С.). На протяжении всего следствия и после В. И. Сталин находится под наблюдением врачей. Следует отметить, что состояние его здоровья удовлетворительное и, более того, оно улучшилось, по сравнению с тем, каким было до ареста, в связи с прекращением систематического пьянства.
Докладывая об изложенном, считаем, что В. И. Сталин за совершенные им преступления осужден правильно, и оснований для пересмотра решения по его делу не находим.
В ближайшие дни он будет направлен во Владимирскую тюрьму для отбытия наказания, где имеется в виду использовать его на работе в мастерской».
