Москвичей Третьяк ненавидел ещё со времён армейской службы. Все они, без исключения, редкостные скоты. Первым желанием было просто взять кусок кирпича у того бедолаги, что крошил их о собственную башку, да раскумарить очкастую гниду промеж окуляров. Но в Санины планы на сегодня точно не входило посещение китайской тюрьмы. И даже будучи сильно пьяным, он помнил, что ровно через три дня ему непременно нужно быть в аэропорту. Поэтому Третьяк поступил иначе. Дёрнул молнию на кошельке, вытащил из пачки голубую банкноту с четырьмя бесстрастными лицами и протянул её старику. Нищий ухватил купюру двумя руками, торжественно расправил её перед собой параллельно земле, поднёс для чего-то к лицу и, подержав таким образом секунды три на уровне бровей, отправил за пазуху. После этого дед повалился ничком на булыжную мостовую, сложив перед собой тощие руки, и замер, будто лишился чувств.
Сане стало неловко. Не желая больше напрасно смущать старика, он направился было в сторону главной улицы, но нищий внезапно подпрыгнул на ноги и, не переставая кланяться, быстро-быстро защебетал, очевидно, пытаясь привлечь его внимание. Не зная, как в таких случаях принято поступать, Третьяк дружелюбно похлопал старика по плечу, давая понять, что всё в порядке. Не стоит, дескать, благодарности – обычное дело. Но старый нищий продолжал тараторить быстро и возбуждённо, будто непременно хотел сообщить что-то очень важное. Сообразив наконец, что иностранец не понимает ни слова, он отскочил на шаг назад, развернулся вполоборота и вытянул обе руки с выпрямленными ладонями в сторону. Это выглядело так, словно старик пытался показывать Сане дорогу. Но куда?! Похоже, бедняга давно повредился в уме. Третьяк пожал плечами и обошёл стороной несчастного попрошайку.
**********
У тротуара желтели знакомые уже такси-лимоны. Можно было спокойно вернуться в гостиницу на моторе. Стоило лишь показать любому водиле визитку с адресом – и дело в шляпе. Но Саня в гостиницу не торопился. Выпитая бутылка забористого спиртного наделила его весёлой безрассудной смелостью. В полном одиночестве ему вздумалось отправиться пешком на прогулку по огромному чужому городу. В кармане штанов лежала складная бумажная карта Пекина, подаренная сбежавшим переводчиком. Гостиницу Миша отметил на карте чернильным крестиком, поэтому заблудиться Третьяк не боялся. К тому же, ему удалось запомнить заранее, в какой стороне находится главная улица. Однако, на главную улицу он не пошёл. Не понимая сам, зачем это делает, Саня уверенно развернулся и отправился совсем по другой дороге – в направлении, указанном стариком.
В окрестностях рынка повсюду толпился народ. Несмотря на мороз, большинство горожан отчего-то не носили шапок, и скопище чёрных голов придавало улицам сходство с большим муравейником. Вскоре Третьяк оказался в угрюмом жилом квартале, построенном, должно быть, в суровые годы Культурной революции, и долго слонялся среди уродливых, тесно слепленных вместе многоэтажек с облупившимися, закопчёнными фасадами без признаков балконов. Возле домов не видно было дворов, детских площадок или хотя бы лавочек. Ни газонов, ни деревьев. Вообще никакого благоустройства. Подъезды выходили прямо на проезжую часть. Дымную и пыльную. Тысячи грязных окон смотрели в такие же точно грязные окна на стенах соседних зданий.
Свернув на усаженную тополями аллею, Саня забрёл в какую-то совсем уже старую часть города, где все постройки были высотой в один этаж, и брёл теперь, пошатываясь, по бесконечному лабиринту кривых переулков, состоящим из одних высоких стен. Дома, понятное дело, скрывались где-то внутри, но с улицы были видны только волнистые черепичные крыши. По обеим сторонам петляющих зигзагами узеньких улочек тянулись бесконечные серые стены с коричневыми и красными квадратами деревянных ворот, по большей части закрытых наглухо. Тут и там у ворот стояли приземистые каменные столбики, вырезанные в виде смешных круглоголовых зверюшек. В морозном воздухе откуда-то всё время натягивало дымком, словно неподалёку топилась печка.
Машины тут встречались довольно редко. Одни только юркие велосипедисты, нагруженные мешками, сумками и коробками, то и дело шуршали совсем рядом, не делая различий между проезжей частью и тротуаром. Время от времени мимо тяжело проплывали трёхколёсные велосипеды с прикреплёнными сзади крытыми рессорными колясками, где на бархатных высоких подушках раскачивались редкие пассажиры. Те водители, что крутили педали порожняком, призывно кричали Третьяку, размахивая руками. Но тот на их призывы не отвечал, продолжая идти разболтанной хмельной походкой, что называется, куда глаза глядят.
**********
В четыре часа небо враз потемнело. Необычайно ранние, скорые сумерки мгновенно опустились на город. Будто небесный повар накрыл исполинской крышкой чудовищных размеров кастрюлю. Поначалу Саня даже подумал, не начинается ли солнечное затмение. Но нет – повсюду зажигались уличные фонари, и людей не беспокоило это нисколько. Очевидно было, что Пекин всерьёз готовится к ночи. К этому времени из лабиринта дымных кривых переулков ему удалось выбраться в большой ухоженный квартал, где улицы все были прямые, а за красивыми оградами – чугунными и кирпичными – возвышались выстроенные в европейской манере роскошные особняки – какие в два, а какие даже и в три этажа. Такси в этом районе на глаза не попадались, но на дороге встречались то и дело длинные чёрные автомобили с тонированными стёклами, украшенные флажками разных стран. Не удивительно, что с наступлением темноты Саня невольно заторопился в сторону главной улицы, сверяя направление по складной карте. И неожиданно оказался ещё на одном рынке.
В сравнении с космическими масштабами Ябалы этот рынок был какой-то крохотный – длиной всего в одну короткую улочку. На правую сторону улочки выходили решётки дорогих особняков. По левой стороне к высокой глухой стене огромного здания из тёмного от времени кирпича были пристроены в ряд древнего вида лавки числом восемь или девять. За пыльными стёклами тускло желтели лампочки без плафонов и абажуров. Над входными дверями нависали массивные вывески с большими иероглифами, вычурно выписанными золотом по чёрному. Само собой, Третьяк не понимал ни бельмеса. Одно слово – китайская грамота.
Образцы товара были выставлены тут же, возле дверей магазинов. Впрочем, тот ещё был вопрос, уместно ли называть товаром этакие диковинки. Вот на тротуаре выстроились в ряд разрисованные цветами и птицами фарфоровые вазы, перепачканные почему-то землёй. У другой двери громоздились сундуки из тёмного дерева с выпуклыми крышками и цветными вставками по бокам. Ещё там можно было найти причудливые фонари в виде жёлтых уток и красных пузатых карпов, веера всех размеров, расписные шкатулки, связки длинных бус, металлические колокольчики.. И, наконец, целая армия статуэток и настоящих статуй – по колено и выше, иные даже в человеческий рост.
Одни фигурки были из обожжённой глины, облитой блестящей глазурью – ярко раскрашенные и однотонные. Другие отлиты из позеленевшей бронзы или вырезаны из дерева, с удивительной пластикой и массой мелких деталей. Некоторые выглядели совсем как живые. Пузатые лысые старики в монашеских рясах улыбались умиротворённо, и, вместе с тем, загадочно. Могучие длиннобородые воины таращили выпученные глаза, сжимая в руках устрашающего вида мечи, копья и алебарды. Вот сгрудились особняком кучерявые Будды всех мастей – одни стояли, а другие сидели на огромных цветках лотоса посреди лепестков размером с лопату. У двоих на голой груди почему-то был выдавлен крупный немецкий крест. А рядом с буддами миловидная женщина в длинном платье с узкой бутылкой в нежных ладонях. Наверное, тоже какая-нибудь святая. Или героиня древней легенды, кто знает..
Все эти занятные вещи, без сомнения, хорошо бы смотрелись на какой-нибудь выставке предметов искусства. Может быть, даже на полках музеев. А ещё, Саня знал, встречаются разные чудаки-собиратели, готовые тратить большие деньги на подобные редкости. Без сомнения, такие Будды и вазы украсили бы любую коллекцию. Но что ему-то с того? Морозный воздух сделал своё дело. Саня быстро трезвел, и в голову снова полезли тяжёлые мысли. За два оставшихся дня нужно найти товар на продажу. И будды с вазами, как ни крути, мало пригодны для этой цели. Придётся вернуться завтра на необъятную Ябалу и втариться хотя бы долбаными варежками. Что называется, на свой страх и риск. А потом.. А потом будь, что будет.
