«Если размахивать тканью в пустом пространстве,

то появится ветер»

Гуань Инь-Цзы 2:10

Утро

– Тридцать шестая бригада на вызов! Тридцать шестая! Доктор Бабуцкий! – хрипло прокаркал искажённый грубым картонным динамиком голос диспетчера из пластмассового репродуктора. Нехитрый прибор внутренней связи был закреплён на высокой дверной притолоке с помощью изогнутого гвоздя и куска медной проволоки.

Дроздов не спал уже больше часа. С той минуты, как в огромных окнах забрезжил рассвет, он тоскливо перекатывался с зажмуренными глазами по клеёнчатым волнам продавленного дивана, пытаясь натянуть на голову тонкую шерстяную ткань. Казённое одеяло, однако, было слишком коротким, и если удавалось наконец удобно обернуть его вокруг головы, наружу тут же противно вылезали ноги, подставляя сквозь дырки в носках нежную кожу пальцев под ледяную струю кондиционера, торчащего в раме над подоконником. Алексей вообще легко просыпался от каждого звука и шороха. А вот заснуть при свете ему удавалось обычно с большим трудом. Или чаще не удавалось вовсе. Нет, серьезно – разве можно нормально спать под окнами такого размера? Так они ведь, гляди-ка – ещё и без штор.

Центральная станция скорой помощи помещалась в приземистых кирпичных строениях, которым исполнилось лет по двести, не меньше. Они примыкали друг ко другу почти вплотную, с четырёх сторон ограничивая большой квадратный двор, как попало закатанный горбатым асфальтом в дырах и трещинах. Из трещин торчали пучки пропылённой травы с лиловыми брызгами клевера, набравшего сочный глубокий цвет к середине лета. Во дворе располагался местный автопарк, представленный двумя основными видами автомобилей. В первых рядах стояли хрупкие белые РАФики – лёгкие, словно склеенные из картона. По ночам за тонкими стенками распутные доктора уединялись с готовыми всегда и на всё бесстыжими юными санитарками. Белые кузова ритмично раскачивались во мраке двора, словно парусники на ветру. Вполне пригодные для работы в тёплое время года, при наступлении суровой дальневосточной зимы изделия Рижского автозавода одно за другим выходили из строя, застревая даже в неглубоком снегу и отчаянно скользя по ледяным накатанным улицам. За РАФами громоздились топорно сработанные, однако, довольно крепкие, как всякая военная техника, угловатые зелёные УАЗы. Впрочем, и те, и другие круглый год колесили на истёртой, почти что лысой резине и простаивали порой месяцами из-за хронической нехватки даже самых простых запчастей .

Высота потолка в комнатах единственного этажа была такой, что вкручивать лампочки в болтавшиеся на длинных витых шнурах патроны всякий раз вызывали местного электрика с невиданной четырёхметровой стремянкой, на которой тот опасно балансировал, словно цирковой акробат, подсобляя себе отборными матюгами. Ходили упорные слухи, что в этих казённого вида строениях кавалеристы держали при царе лошадей. Поверить в это было совсем нетрудно – с такой верхотурой в просторных комнатах впору было держать жирафов.

Окна были под стать потолку – необъятные квадратные проёмы, распахнутые навстречу потокам солнечного света, сдержать которые не могла даже вековая грязь на стёклах. Словно пышущее жаром светило висело весь день на стене подобно картине в облупленной деревянной раме. Конечно, при старой власти окна были закрыты плотными шторами. Но шторы украли ещё в девяносто первом. Вместе с электроплитой «Лысьва», тремя эмалированными кастрюлями, утюгом и ржавым огнетушителем. На входе после досадного инцидента поставили железную дверь, а на окна взгромоздили решётки, будто в тюрьме. Вот только повесить шторы отчего-то забыли.

– Тридцать шестая бригада! Доктор Бабуцкий! – нервно каркнул динамик повтором.

Лёха Дроздов всегда немного завидовал Бабуцкому. Стоило тому коснуться головой подушки, как сознание легко отключалось от материи, и уже через пару минут доктор весело свистел носом, причмокивал, похрапывал, а порой и беззастенчиво попёрдывал, невзирая на свет, шум, гам и сигаретный дым. Многие сотрудники скорой приобретали со временем схожее притупление чувств и вырубались с волшебной лёгкостью под ярко горящими лампами, посреди любого гомона или гвалта. Даже после кружки-другой растворимого кофе цвета чёрной смолы, который врачи глушили на дежурствах, не разбирая времени суток, будто простую воду.

Можно было выкручивать звук в телевизоре до отказа, грохотать посудой и стульями, орать и виртуозно материться под самым ухом, как это делали все без исключения доктора мужского пола, возвращаясь с вызовов на станцию – ничто не могло нарушить покой Бабуцкого. Между вызовами он сладко спал с безмятежной улыбкой на гладком, будто у младенца, безволосом лице. И, как нормальный врач скорой помощи, во сне реагировал только на номер бригады и собственную фамилию, произнесённые диспетчером в микрофон.

Вот и сейчас, стоило лишь прозвучать нужной комбинации звуков, доктор заёрзал на скрипучем раскладном кресле, отбросил красное одеяло с уродливым чёрным штампом «ЦПСМП» и жирными цифрами «36», неспешно сел, зевнул, потянулся и, прихватив со стола потёртую дерматиновую папку, поплёлся записывать вызов, шаркая по линолеуму подошвами стоптанных сандалий. Дроздов лениво вытянул руку из-под худой, усеянной катышками, полушерстяной материи и бросил взгляд на циферблат наручных часов. Двенадцать минут восьмого. Пора вставать и собираться домой – восьмичасовым бригадам в такое время вызовов уже не дают.

**********

В ноздри ударил тягучий кофейный дух. За длинным столом над дымящейся красной кружкой с белой надписью Nescafe склонилась худая фигура с торчащим над круглым затылком колючим ёжиком. Приехавший только что с вызова доктор Пшеницын запарил уже в поллитровой посуде свежую порцию чёрного топлива и, не отводя быстро теплеющих глаз от голубого экрана, тянул в давно сожжённую кипятком бесчувственную глотку горькое электричество июльского утра. Не умолкающий ночью и днём телевизор, как обычно, пугал новостями и без того изрядно напуганных граждан.

Давно исчезли с экранов бравые репортажи о героических полётах в космос, рекордных надоях и урожаях зерна, добыче нефти, бурого угля и природного газа. Знакомые с детства дикторы, передававшие сводки со съездов КПСС, теми же неестественно бодрыми голосами вещали теперь о воровстве и разрухе, взрывах, пожарах, цунами и жертвах бандитских разборок.

– «В столице Республики Корея городе Сеул произошло внезапное обрушение пятиэтажного здания универмага «Сампун», – гулким эхом тыкался в потолок жизнерадостный баритон, – В результате катастрофы десятки человек погибли на месте, сотни находятся под завалами.. А теперь к новостям криминальной хроники..»

Дроздов небрежно свернул постель толстым валиком и затолкал в мешок, сшитый из полосатой пёстрой матрасовки, на которой красовалась большая, коряво выведенная чёрным цифра «13» – номер его бригады. Мешок привычно плюхнулся в кучу таких же мешков, как попало набросанных друг на друга в старом платяном шкафу с покосившимися створками. Подсев к столу, Алексей дописал последние листы вызовов – бегло и нарочито неразборчиво. Собрал в тонкую пачку ворох серых бумажек, измаранных с обеих сторон шариковой авторучкой. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. Этого времени хватит с избытком, чтобы отлить и перекурить.

Отлить, однако, случилось не так скоро, как хотелось бы. Массивная и высокая, как всё в этом здании, дверь туалета оказалась запертой изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.

– За-ан-нят-то.. – раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Дроздову сегодня крупно не повезло. На смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.