Близились холода, а у Костика не было пальто. Володя выпросил у матери старую отцовскую телогрейку, но вата в ней скомкалась, выносилась. Не богаты теплыми вещами были и другие семьи Батрацких выселок. Предприимчивый Михаил Почаев сообразил: «В питомнике дрессируют собак в ватных стеганках, в таких, что не прокусить овчарке. Полы, рукава до земли — целая шуба. Может, выделят подшефным одну из списанных».

Договориться со взрослыми, что-то достать Михаил умел — унаследовал, видно, хозяйственную жилку от отца. Михаила и послали на переговоры с инструктором Солдатовым.

— Да куда же парню в нашей стеганке? — рассмеялся Солдатов. — Первый же постовой заберет, сразу видно: поработали собачки!

— Не все же они такие драные у вас, — стоял на своем Михаил.

Не просто было от него отделаться. Отправился Солдатов к начальнику — нашлась на складе приличная еще стеганка.

Когда Михаил принес ее Костику, тот даже не поверил, что это ему. Но Володя взял ножницы и без раздумий обрезал наполовину рукава и полы:

— Подошьешь, и будет что надо!

Постепенно у ребят с чекистами завязалась дружба. Прошедший дрессировку Жмурик и в самом деле оказался «чутьистым». После очередной кражи в магазине привел ребят по следу к заброшенной конюшне. Из-под соломы вылезли три беспризорника. Один из них был знаком Косте.

— Убери волкодава! Выйдем сами, — зло бросил он.

— Свисти милиционеру, а то холодно, — добавил другой, кутаясь в тряпье.

— Никому свистеть не собираемся, — сказал Володя.

— Сами, думаешь, в тюрягу пойдем?

— А мы вас вовсе не в тюрягу, в другое место сведем, — ответил Костя.

Беспризорник смерил его недоверчивым взглядом:

— А там что... ватники дают?

Костя хотел было разъяснить все по порядку, но Володя незаметно толкнул друга локтем, ответил за него:

— Дают!

— И кормят?

— И кормят.

В глазах беспризорника заиграл хитрый огонек:

— И одних куда хошь пускают?

— Как видишь.

Вор был сбит с толку. Перед ним и в самом деле стоял вчерашний беспризорник, тепло одетый, как видно, не голодный и никем не охраняемый.

— Можем, значит, явиться: примайте шмутки, гоните ватники. Нажраться — и бывайте! Так, что ли?

— Не так, — возразил Володя.

— Как же?

— Дисциплинированно, организованно... Отведем куда надо, поручимся...

Махнул рукой беспризорник:

— Черт с тобой, веди... Все одно зимовать надо где-то.

В лесу Костя спросил Володю шепотом:

— Куда же поведем?

Володя и сам еще не знал, куда вести. Решил посоветоваться с чекистами... В ограде питомника был лаз. Через него и провел Володя ребят.

Первым встретился им у вольера Солдатов. Вид чекиста чуть было не спугнул беспризорников, но Володя нашелся — громко, непринужденно спросил:

— Где тут трудколония?

— Что-о? — не сразу сообразил Солдатов.

Володя моргнул ему:

— Где одевают беспризорных?

На крыльцо вышел начальник питомника: поняв хитрость мальчика, указал на караульное помещение. Туда и повел ребят Володя.

— Этак они у нас все стеганки выудят, — рассмеялся Солдатов.

— Звони в Наробраз! — распорядился начальник.

Из Наробраза обещали прислать кого-нибудь, но в тот день так никто и не пришел. Солдатов позвонил назавтра. Ему ответили:

— Распределитель забит, нечем кормить! Подержите пока у себя.

Позвонил через неделю — ответ тот же:

— Не управляемся. Повремените!

Так и прижились ребята в питомнике. Ухаживали сначала за щенками, потом стали вместе с Солдатовым дрессировать собак.

Чекисты были довольны помощниками — публика хоть и своенравная, но сноровистая, толковая.

Наконец, из Наробраза прислали путевки в трудколонию. Солдатов молча положил их на стол перед начальником. Долго вертел тот в руках желтые бумажки, посматривая то на Солдатова, то на возившихся за окном ребят. Запечатал путевки в конверт и велел вернуть в распределитель. Ребят оформили учениками инструктора.

В один из осенних дней из Раменского прибыла комсомольская агитбригада. Привезли с собой знамя, барабан. Запылал в овраге костер. Искры летели выше сосен:

— Под знамя смирно! — командовала комсомолка в кожанке с портупеей через плечо.

По одному выходили к знамени ребята Батрацких выселок, повторяли слова торжественного обещания. Комсомольцы повязывали ребятам кумачовые галстуки. Стали пионерами Серега, Федька, Степан, Михаил. Надели «частицу» революционного знамени и Косте.

Под звуки горна и барабанный бой строем прошли по единственной тогда еще на Батрацких выселках улице.

Домой Володя вернулся к вечеру. Сел в палисаднике на лавочку. Теплый был день. По небу плыли легкие облака. И на душе у Володи было легко, радостно. Жалел только, что не было Наташи. «Легкомысленная, конечно, но девчонки все такие. А в душе, может, и за революцию».

Вспомнился первый их разговор: «Давай и мы посадим дерево. В честь твоего вступления в пионеры. А потом, когда разрешат вступить мне, — посадим второе. Говорят: «Посадившего дерево поблагодарят внуки».

Улыбнулся, взял лопату, прошелся по палисаднику, выбрал самое красивое, самое видное место, выкопал ямку. Отправился в лес. Принес оттуда стройную молоденькую березку и посадил ее. Отошел, полюбовался. Среди хвои она сверкала белизной ствола, казалась особенно юной и нарядной.

По небу плыли легкие облака. Края их розовели от заката.

Выделенная для комсомольцев комнатушка в клубе всегда переполнена до отказа — то собрание, то расширенное заседание бюро... Начинается обычно с вопроса: «Кому вести протокол?» — «Антонине Бадаевой, конечно. Почерк мировой!» — «Все я да я», — противится светловолосая голубоглазая девушка. — «Игнорируешь мнение масс?!»

Махнет Тоня рукой, сядет к заляпанному чернилами столу. Постучит по графину карандашом — на минуту-две водворится тишина. Кто ни откроет дверь, ужасается: «Как вы сидите? У вас же дымовая завеса!» — «Ребята! — опять стучит по графину Тоня. — Прекратите курить».

После собрания Владимир и Тоня остаются вдвоем, чтобы проверить протокольные записи, отредактировать решение.

Сидят рядом. Ее волосы пахнут дымом. Владимир шутливо отфыркивается. Щеки девушки розовеют, но он не замечает этого.

Много перемен произошло за минувшие годы. Прозоровку переименовали в Кратово — по имени рабочего революционера, комиссара Московско-Казанской железной дороги. Батрацкие выселки стали центром разросшегося поселка и расположенных вблизи сел. Четвертый год существовала уже в Кратове комсомольская ячейка, и бессменным секретарем ее был Владимир Молодцов. Потом вдруг надумал уехать в Донбасс. Стране нужен был уголь — «черное золото», «хлеб индустрии». Комсомол бросил клич: «Молодежь, на шахты! В забои!»

Владимир объявил о своем намерении на собрании. Ребята запротестовали:

— А кто будет секретарем? Не видим замены.

— Замена есть, — сказал Молодцов. — Антонина Бадаева. — Шутливо добавил: — И почерк мировой, и жилка организаторская имеется.

— А что? — подхватили с мест. — И верно! Пора выдвигать!

— У меня самоотвод, — подняла руку девушка. — Дело в том, ребята, что я... тоже хотела бы мобилизоваться...

— Там не карандашиком по графину стучать — уголек долбать надо, — бросил Михаил Почаев.

— Любишь ты, Почай, ковырнуть, а сам-то не спешишь в шахту! — вступился за Тоню Костя.

Михаил встал, смерил Константина насмешливым взглядом, повернулся к Молодцову:

— По-моему, я уже положил тебе на стол заявление. Прошу огласить!

Владимир прочел заявление Почаева: «Место комсомольца — на передовой трудфронта. Прошу направить в Донбасс».

Собрание постановило отпустить Молодцова и Почаева. Тоню Бадаеву выбрали секретарем.