И опять после собрания остались они вдвоем, на этот раз уже два секретаря, старый и новый.
— Когда будешь принимать дела? — спросил Володя. — Завтра?
— А почему не сегодня?
— Поздно же...
Девушка молчала.
— Ну, как знаешь...
Владимир достал «Наказ поселковому совету Хрипани», стал читать по пунктам: «Закончить электрификацию и радиофикацию села. Построить клуб, столовую, пожарную вышку. Открыть аптеку, произвести очистку пруда».
— Наказ, как помнишь, обсужден и утвержден на открытом молодежном собрании. В какую папку положить?
Тоня спросила, не поднимая глаз:
— А спецовки вам дадут?
— Дадут, все дадут!
Владимир отложил наказ, полистал ученическую тетрадь:
— План работы юнсекции. Надо обсудить.
— А в сапоги что лучше: шерстяные носки или портянки? — продолжала занятая своими мыслями Тоня.
— Да ты что?! О делах будем или... о портянках? Ну при чем тут портянки?
Девушка смутилась: откуда знать ему, что при чем?
Перебрали, пересмотрели все протоколы. Скоро уже рассвет, но не хочется уходить ни Владимиру, ни Тоне. Они все говорят и говорят. О Барсе, который будет, конечно, скучать, о радиоприемнике, который Володя мастерил вместе с Костей.
Сколько было возни! А с антенной? Выбрали самую высокую сосну, взгромоздили на нее длинный шест: «Делать, так делать!» И перестарались: сосна от ветра качается, тонкая вершина шеста гнется, как хлыст. Проволока не выдерживает, рвется. Кому только не приходилось взбираться на сосну, даже Тоне. Нащупает пружинка детектора нужную точку на кристаллике, заговорит «волшебный камешек», но налетит ветер — и обрыв. Опять свистать верхолазов!
Будет Владимиру чем вспомнить Кратово. Хорошо ли он все обдумал? Костик и другие ребята из питомника собираются в школу ОГПУ. Уговаривал Солдатов и Володю. Но, еще учась в школе, Молодцов загадал поступить в горную академию.
Забой, конечно, не академия, но, может, и правильнее начать с отбойного молотка, попробовать все «назубок» самому. Нет, нет, именно в забой!
Посерело потное окно, вырисовались на фоне неба крыши домов. Занимался новый день.
Странно, ни с кем никогда в жизни он так откровенно не разговаривал. Как с самим собой, не таясь, не смущаясь... Удивительно, как эта девушка в гимнастерке, перетянутой грубым ремнем, девушка, которую столько лет словно бы и не замечал, вошла во все его дела, проникла в его сокровенный мир.
Уезжали Молодцов и Почаев в полдень.
Старенький локомотив «овечка» дал свисток, потащил затарахтевшие на стрелках зеленые вагоны. Провожающие взбежали на бугор. Только Тоня осталась почему-то в стороне одна...
Прощайте, Батрацкие выселки! Володя помнил их еще полупустырем с недостроенными фон-мекковскими домами. Теперь из вагона видны были ровные, длинные улицы.
Приезжающие после долгого отсутствия старожилы удивляются: «Как вымахали Батрацкие-то!» Вымахали они на глазах у Володи. И скоро станут еще краше. Жаль, что это произойдет уже без него.
Московский комитет комсомола похож был на мобилизационный пункт военного времени. К окошечку, где выдавали путевки, невозможно было протиснуться. Только к вечеру получили свои комсомольские направления Молодцов и Почаев. Выбрались, работая локтями, из толпы, глянули: путевки-то не в Донбасс, а в Подмосковный угольный бассейн, в какой-то Бобрик-Донской. Такие же направления оказались и у других. Снова протиснулись к окошечку.
— Куда посылаете?
— Где прорыв, туда и посылаем! — ответили им.
Поразмыслили, и в самом деле: мобилизовались-то на прорыв, какой может быть выбор? Где хуже, туда и ехать...
Не порадовали встречей на шахте. Не оказалось на складе ни спецовок, ни сапог. Отправились на работу кто в чем был.
Шахтеры стояли у спусковых клетей длинными очередями. Дошла, наконец, очередь до новичков.
Клацнула защелкой дверь.
— Пошел!
— Стой! — остановил рычажного шахтер, на непокрытой голове которого выделялась четкая, словно мазок кистью, полоса седых волос. — По мобилизации, что ли? — спросил он Молодцова. — Сапоги где?
— Нет, говорят, сапог.
— У кого это нет? Федюха! — крикнул шахтер стоявшему в конце очереди парню. — Мигом две пары сапог... Доставишь в нарядную. Ясно?
— Ясно, Федот Данилыч.
— Вот теперь пошел!
Клеть вздрогнула, чуть приподнялась и камнем ринулась вниз.
У Владимира от непривычки сжалось сердце. Кто-то крикнул ему в ухо:
— Держись, комсомолия!
Через несколько секунд клеть остановилась. Потянуло затхлостью.
Штольня была старая. Под ногами — лоснящаяся угольная грязь. По сторонам — гулкая частая капель. Лицо обволакивает липкой сыростью, трудно дышать, во рту — кисловатый привкус.
— Веселей шагай, молодежь! — поторапливают ребят шахтеры.
— Далеко до забоев-то?
— Дотопай сначала до нарядной.
— А до нее сколько?
— Верста с гаком. А гак — еще версты полторы!
Шли в прыгавших бликах света от шахтерских ламп. Из штреков доносилось стрекотание отбойных молотков.
Наконец дошли до нарядной — расширенного штрека с двумя сбитыми из горбылей длинными скамьями. В отгороженной каморке — десятник. Через узкое оконце шахтеры брали у десятника наряды, расписывались в конторской книге за инвентарь, разбирали лопаты, отбойные молотки, расходились по забоям.
Подошли к оконцу Владимир и Михаил.
— Новенькие? — десятник пометил что-то в табеле, крикнул: — Губачев, забирай к себе!
— У меня что — всеобуч? — недовольно отозвался рыжеватый дюжий парень.
— Бери, бери, — строго повторил десятник, — самого-то учили? Не готовеньким пришел! Да и нет у меня откатчиков, один в забое будешь? — Подмигнул ребятам: — На язык скрипуч, но дело знает. Дуйте к нему!
Подошли ребята к Губачеву. Тот оглядел их с головы до ног, сплюнул сквозь зубы:
— Вы бы еще в лакировках пожаловали!
— Будут сапоги, — повернулся к Губачеву Федот Данилович. — Федор принесет.
— Принес уже, — послышалось из глубины штрека.
Парень поставил перед Владимиром и Михаилом две пары стоптанных, но крепких еще, задубевших от грязи и угольной пыли сапог.
— Вот вам скороходы!
И опять — протоптанная вдоль узкоколейки лоснящаяся в бликах ламп стежка, липкая сырость, гулкая капель.
Забой... Нависшие над головой уступчатые пласты лавы, беспорядочно сваленные стойки, горбыли, съехавшая с рельсов вагонетка. Матюгнулся по адресу предыдущей смены Губачев, сунул в руки ребятам совковые лопаты, ткнул пальцем в вагонетку:
— Такое чудо техники видели? Каждому по одной. Впрягайтесь и гоняйте... Вся наука!
Но «наука» оказалась трудной.
В первый же день ребятам пришлось работать не только вагонщиками, но и крепильщиками и путеукладчиками. Дело у Губачева действительно спорилось, уголь из-под его отбойного молотка буквально тек. Давно уже скинули ребята рубахи. Пыль ела глаза, щекотала горло, скрипела на зубах. Дьявольски хотелось пить, но Губачев разрешал только полоскать рот.
— Набуздаетесь воды, размякнете! — То и дело подгонял: — На полнорме сидеть не буду! Рысцой с вагончиками бегать надо, рысцой!
Старались ребята как могли. К концу смены еле доволокли ноги до нарядной, сели на скамейку. Услышал Михаил о какой-то «лимонадке», толкнул локтем Владимира:
— Вот бы сейчас бутылочку...
Усмехнулся услыхавший это Губачев:
— За чем дело стало? Поди и попроси!
— У кого?
— У десятника. Он лимонадчик у нас!
Не понял насмешки Михаил, подошел к десятнику:
— Дайте, пожалуйста, лимонадки...
— Че-го-о? — вытаращил тот глаза.
— Лимонадки, — повторил Михаил.
— Что, что он просит? — послышалось со всех сторон.
— Лимонадки!
Нарядная разразилась хохотом. Оторопевший Михаил пожимал плечами. И это смешило всех еще больше. Губачев шепнул что-то соседу — здоровенному, смахивавшему чем-то на медведя парню. Сделал парень серьезное лицо, крикнул:
