Солнечный блик заиграл на белоснежной кафельной стене, коснулся подоконника и, подразнив, скользнул в окно, увлекая панорамой раскисшего от первого снега сада. Я поёжилась. Яблони застыли восковыми фигурами. Ветер гонит тучи. Солнце скупо проглядывает сквозь решето низких облаков. А перед глазами возник другой сад Гордонов. Прошлой ночью. Стенающий под резким циклоном с севера. Заледеневший, неприветливый, грозящий скорбными корявыми силуэтами на пронизывающем ветру. Я справилась с судорогой озноба и вернулась к приготовлению завтрака, но развеять мрачные воспоминания мне не удалось…
Вчерашний вечер имел все перспективы стать одним из чудесных романтических переживаний. Учитывая предстоящий серьёзный разговор и его непрогнозируемое течение, я постаралась продумать все детали и со всем усердием взялась за устроение ужина для моего гурмана. Четвероногая поклонница этого решения следила за каждым моим движением, орошая слюнями пол в радиусе метра. Сервировка была закончена. Блюда готовы. Пришлось проявить милость к бедному животному и отправить развеивать, застрявшие в носу, запахи во дворик. Но ненастная погода не вызывала интереса даже у собаки. Гордон задерживался. Спасаясь от колючего ветра, я уже была готова юркнуть в тёплую атмосферу, пропитанную соблазнительными ароматами и благовониями… Шаг, и я застыла на пороге. Беспричинное волнение едва не сбило с ног и толкало за ограду. Беглый осмотр сада не дал никакого результата. За голыми кустами сгущался мрак морозного вечера и только усиливал тревогу. Закрыла собаку дома. Калитка, пустые парковка и бульвар. Пересекла засыпающий посёлок, нырнула под шлагбаум и выбежала на дорогу.
Далеко от фонарей, под порывами вьюжного ветра замер чёрный Nissan Patrol. Ни фар, ни габаритов. С оборвавшимся сердцем подошла к машине. За рулём лежала статуя. Трясущимися руками попыталась открыть дверцу – заблокировано. Постучала в стекло – Гордон даже не шелохнулся. Уже паникуя, набрала его номер телефона. Гудок и… Он отчитался, не поднимая головы:
– Любовь моя, срочные дела. В командировке. Не приеду. – Механически. Как оператор. В глазах зарябило. Справляясь с панической атакой, вдохнула полной грудью, огляделась. Промозглые сумерки. Пустая второстепенная дорога среди леса. Неестественная тишина. Где-то в чаще подступающих деревьев зарождался странный рокот: «Двигается сюда…». Яркий стриммер молнии. Шквальный порыв, и я оказалась в воронке истлевающих опавших листьев – липких, острых, цепляющихся за лицо, волосы, одежду… «Словно это рой неизвестных науке гадких тварей, а не мёртвая листва», – сбросила оцепенение, встала перед лобовым стеклом и, уже задыхаясь в отчётливом зловонии, приказала в телефон:
– Подними глаза! – Растирая переносицу, истукан начал приходить в себя. Удар молнии. Небо раскололо пополам. И вдруг очертания его фигуры стали проваливаться сквозь пространство. Исчезли кисти на штурвале, правая рука, ухо. Шею рассекла светящаяся проточина. Брешь ширилась. Его образ истлевал. Я уже различала через него подголовники заднего сидения и даже кусты колючей ежевики на обочине. «Я видела такое! – перед глазами воскресала, преданная земле этим утром, урна и герой моего горячечного бреда. – Пляж. Гога. Дежавю». По лесу прокатился рокот, и меня придавило инфернальным низким многоголосьем: «Все их смерти будут на твоих, твоих, твоих руках…».
Мой отчаянный рык был последним перед приступом ледяной истерики:
– Посмотри на меня, Гордон! Немедленно!
Грянул гром. Ветер взметнул растрепавшиеся волосы. Гордон рассеянно поднял голову. Момент просветления, и он поменялся в лице, снова обретая целостность и плотность. Через мгновение я была закована в жёсткие материальные объятия и рыдала в его грудь: «Это иллюзия. Бред. Только моя проекция». Губы онемели, тело сотрясала дрожь. Словно, рассматривая кадры старой выцветшей фотоплёнки, перед глазами проплывали события неопределённого временного отрезка: «Воющая Лика. Распахнутая дверь. Стакан воды в трясущихся руках. Вопрошающие мольбы, оставленные без ответов. Растекающееся тепло по телу. Жар рук. И его запах как спасение».
Я проснулась среди ночи от навязчивого шума. Замёрзшие градины неотступно атакуют крышу. Моя кровать, без него уже необъятная. Я одна. И, судя по выстуженной постели, довольно давно. Надеясь застать виновника моего озноба на кухне или с ноутбуком в гостиной, на цыпочках спустилась в холл. Света нет. Только горят дрова в камине. Тёмная гостиная наполнена зловещими звуками. По стенам – безумная шаманская пляска ядовито-морковных бликов. Лика ютится у порога. Ни в доме, ни на улице никаких признаков его присутствия – ни вещи, ни машины. Его телефон отключён. В полном замешательстве отправилась в кухню за водой, включила подсветку, поставила на столешницу стакан и… чуть не выронила кувшин из рук: «Вернул ключи от дома? Он с ними не расставался с Камелота, цеплялся за них всё время моего бойкота. Даже когда я уезжала в аэропорт, они находились у него. И тут…», – посыл был очевидным, чтобы казаться совпадением.
Я стояла посреди пустого дома. Всё так же сервирован стол, нетронутый ужин, оплавленные догоревшие свечи и его ключи в руках. Стала оседать на пол и уже через гул в ушах различила шорох шин перед закрытыми воротами.
А вот дальше воспоминания были стёрты. Ни о ночи, ни о том, как попала в дом Гордона – я ничего не помнила, кроме одной фразы: «Верни меня обратно…».
Вспышка света, и мои неспокойные размышления прервали его объятия.
– Сейчас ты должна быть подо мной. А моя добродетельная, чуть свет, на кухне. – Ещё сонный, он появился за спиной прямо из кровати. Обнажённый.
– Я воспитана в лучших семейных традициях. Сначала накормить мужчину.
– Мм? Принимается. Я жутко голоден. – На грудь легли горячие ладони. Удав лизнул мою шею от седьмого позвонка до самого Атланта9 и вызвал у жертвы прилив мурашек… спорного происхождения. Я затрепетала. И вовсе не от языка и рук, бесцеремонно гуляющих по телу, а от его перемещений: «Раньше он сознательно не прибегал к материализации10, потому, что это его энергетически истощало. По крайней мере, ограничивался «скоростной» формацией11. А потом был вынужден «питаться». К чему же мне готовиться?». Мысли начали путаться, когда над ухом зашептал хрипловатый баритон. – Хочу тебя. Сгораю от нетерпения… – Объятия стали каменными. Он вжался в мои бёдра. В поясницу упёрся внушительный колосс. Меня атаковало судорожное дыхание. – Моё наваждение. Пощади меня. – Не откликнуться на провокацию было невозможно. Отдаваясь, я уже себе не принадлежала, оказавшись во власти пробудившегося Доминанта. – Ах, да. Завтрак? Пусть будет завтрак. Я разложу тебя прямо на столе.
Близость с ненасытным хищником была нескончаемой чувственной феерией. Но на этот раз он удивил меня чрезвычайным «голодом». Завтрак откладывался до лучших времён, пока неутомимый Гордон не согласился на короткий кофе-брейк.
Мы сидели за стерильным столом в безликой белой кухне, где контрастом выступала только хромированная бытовая техника. Всё в доме Гордонов отличалось функциональностью. А рациональное дизайн-решение окончательно завершали образ хирургической операционной. Холодный свет с бестеневыми светильниками и светодиодными лампами. Полы и стены под матовой керамической плиткой. Любой предмет интерьера строго соответствовал своим назначению и целям, подчинялся заведённому стандарту и служил удобству хозяина, но не красоте, и даже не эстетике. «Ещё бы кушетку, ширму, ростомер. И перевязочная», – в моём творческом восприятии такая скупость в художественных средствах вызывала улыбку. Даже его комната, решённая в негативном ключе – матовый чёрный графически подчёркнутый стальным, – была вовсе не протестом, а скорее, тёмной сенсорной комнатой психологической разгрузки12 для взрывоопасного субъекта. «Не уютное семейное гнездо, а необжитой, продуваемый госпиталь», – воспитание в монохромной строгой среде, безусловно, создало некоторые предпосылки в формировании характера отпрыска Гордонов. Известными непреклонностью и бескомпромиссностью хищник, отчасти, был обязан этим, ослепительно белым и категорично голым, холодным кафельным стенам.
