В душе Грэхарда расцвело золотистой дымкой хрупкое недоверчивое чувство: что же, его жизнь, выходит, была так важна Дереку, что он рискнул своей свободой и всем, что ценно для него, лишь бы передать это предупреждение?

Мысль эта была настолько приятной и ласковой, как тёплый морской бриз, что Грэхард позволил себе пообдумывать её подольше. За последние годы он слишком привык к тому, что господин Деркэн Анодар полностью отрезал своё ньонское прошлое, и что он, Грэхард, больше ничего для этого господина Деркэна Анодара не значит. Осознание, что это не так, что Дереку по-прежнему не всё равно, что он по-прежнему беспокоится о нём, что он неравнодушен, не безучастен, не считает его чужим — осознание это, как тёплый лучик солнца, коснулось сердца, согревая его и нежа волнами радости и благодарности.

Грэхарду хотелось выразить эту благодарность — но как?

Отвергнув все двусторонние способы связи, Дерек придумал способ односторонний. Если бы он послал письмо через дипломатов или купцов, Грэхард мог бы ответить по тому же каналу. Но Дерек выбрал явиться к агенту под прикрытием — зная, что рассекреченного агента снимут и отправят обратно в Ньон, — и, таким образом, не оставил обратной дорожки к нему.

Конечно, Грэхард прекрасно знал, где теперь находится Дерек, и мог отправить ему письмо по своим каналам.

Но это означало, во-первых, расписаться в признании «я за тобой слежу» — что едва ли обрадовало бы Дерека, а, во-вторых, проигнорировать его решение использовать именно односторонний канал связи.

Дерек не захотел оставить Грэхарду возможности ответить; значит, он не хотел получить ответ. А благодарность была не тем чувством, которое уместно было бы выражать, игнорируя столь явно продемонстрированные предпочтения второй стороны.

Не то чтобы Грэхарду было знакомо понятие «деликатность», но он так долго — годами! — перебирал в голове все те бесчисленные случаи, когда он не спрашивал у Дерека его мнения, не интересовался его чувствами и не брал в расчёт его желания, что теперь он невольно не мог не задуматься.

Он хотел показать Дереку, что он — изменился.

Он хотел доказать это делом.

Но как это сделать, если Дерек, казалось бы, лишил его любого легального предлога ответить?

Меряя широкими шагами свои покои, Грэхард пытался отогнать от себя мысль «он не хотел, чтобы ты как-то отвечал, значит, ты не должен этого делать».

Он не мог не ответить — не теперь, когда чувствовал столько благодарности, тепла и облегчения от мысли, что Дерек его не ненавидит.

«К тому же, — рационально объяснял сам себе Грэхард, — если я не отвечу — он так и продолжит бояться».

Нужно было дать ему понять, что бояться нечего. Что Грэхард никогда ничего ему не сделает.

Грэхард не хотел быть в жизни Дерека пугалом — лучше уж не быть совсем.

Бродя от окна к двери и обратно, он пытался измыслить всё новые и новые способы односторонней связи.

Высказать публично какую-то пафосную речь, в которой иносказательно объясниться с Дереком?

А если до Дерека эта речь не дойдёт?

А если он её поймёт не так, или не поймёт вовсе, или не пожелает понимать?

Издать какой-нибудь манифест… какой? Это ещё хуже речи, пожалуй!

Грэхард с досады пнул ножку стола, из-за чего с него посыпались бумаги и всякая мелочь.

Ругнувшись, он принялся всё это подбирать — звать слуг не хотелось.

Подкинуть письмо, конечно, самый нелепый, но самый простой вариант. В письме, к тому же, можно выразить…

Грэхард закусил губу. Он не знал, что хочет выразить — точнее, то, что он знал о том, что он хочет выразить, звучало ужасно жалко, нелепо, сентиментально, отвратительно чувствительно, мерзко шаблонно, и вообще…

Собрав, наконец, всё с пола на место, он уселся за стол, мрачно обозревая залитый солнцем беспорядок на нём.

Нужно было что-то простое, чёткое, лишённое этой проклятой сентиментальщины — даже под страхом смерти Грэхард не согласился бы высказать что бы то ни было, хоть отдалённо попахивающее сентиментальностью.

«Нужно сперва решить, что именно я хочу передать, — постановил внутри себя он, — а уж потом придумаю — как».

От смены задачи мыслительный процесс не стал проще. Грэхард всё ещё не знал, что хочет сказать.

Ему было нужно как-то дать Дереку понять, что тот в безопасности, что он, Грэхард, никогда не стал бы причинять ему вреда. Что он понял и принял его решение. Что он уважает его, восхищает им, гордится… любит. Любит его, и благодарен ему за это предупреждение, и что для него бесконечно важно, что Дерек не забыл о нём и до сих пор беспокоится…

Как же Грэхарду сейчас не хватало самого Дерека! Вот, кто всегда умел подобрать правильные слова! Вот, кто не раз помогал Грэхарду с тем, чтобы коротко и ёмко сформулировать всё то, что кипело и рвалось наружу из его сердца!

Грэхард даже частенько называл Дерека властителем словес — за эту способность выразить всё просто и ярко…

Воспоминание о старом прозвище друга почему-то царапнуло подсознание.

Подперев подбородок рукой, Грэхард задумался. Мыслям его вторили птицы, хлопающий крыльями где-то за окнами.

Дерек всегда охотно придумывал себе десятки коротких прозвищ, подходящих к тому или иному делу; иногда их ему давал Грэхард, как было с властителем словес, но чаще это всё же было инициативой Дерека. Может, среди этих прозвищ найдётся что-то подходящее?

Грэхард начал перебирать в голове: генерал бумажного фронта, почётный шарфоносец, устроитель рутины, голос разума, хороший настрой, глас владыки, неудержимый голубь…

На «неудержимом голубе» Грэхард прищурился: правильное слово найдено.

Тут и уважение к свободному полёту, и восхищение, и благодарность за посланную записку — ведь неудержимым голубем Дерек себя величал, когда таскал почту владыки, — и гордость достижениями друга, и намёк на тёплое чувство…

Грэхард довольно прищурился.

Он нашёл, наконец, что хочет сказать — но как это сделать?

«Впрочем, — вполне удовлетворённый уже проделанной умственной работой, решил он, — пусть разведка сама разбирается!»

…на следующее утро глава сыска был осчастливлен приказом найти способ передать эти два слова находящемуся в столице Анджелии объекту таким образом, чтобы никак не засветить ньонскую разведку, чтобы не инициировать при этом никакого контакта с объектом и чтобы оставить такой способ связи совершенно односторонним.

Глава сыска не даром свой хлеб ел, и уже к вечеру принёс готовый план: написать послание на корме каравеллы, отправить её в анжельский порт, и, ежели объект не наткнётся на неё сам, тайно подкинуть ему записку, чтобы уж наверняка заглянул на причал.

Совершенно не заметив, что этот заковыристый и сложный план обладает точно тем же недостатком, что и просто обычное подкинутое письмо — декларацией факта «я за тобой слежу» — Грэхард этот план одобрил, и даже сам проконтролировал, чтобы надпись нанесли непременно золотыми буквами и непременно разборчиво и чётко.

Каравеллу он даже провожал в путь лично — чтобы убедиться, что надпись хорошо видна издалека.

Сверкающие яркими бликами на солнце буквы его вполне удовлетворили.

— Мой повелитель, — по явно звучавшим в голосе главы сыска покаянным ноткам Грэхард сразу догадался, что у них проблемы.

— Кажется, наш кармидерский агент раскрыт, — подтвердила его догадку следующая фраза.

— Кажется? — холодно переспросил Грэхард, недовольный выбором слов. От старого соратника он ожидал большей чёткости!

Тот, пожав плечами, передал владыке письмо от агента.

«Я, право, не уверен, что понял господина Анодара правильно, — значилось в нём, и Грэхард опять поморщился на досадную неточность донесения. — Но не знаю, как ещё толковать сказанное им: «Это вы сами знаете, куда и кому переслать».

Гнев на то, что неточности всё множатся и множатся, начал вскипать в Грэхарде и весьма ярко отобразился во взгляде, которым он одарил главу сыска: мол, где нормальный доклад? Что за загадки ты мне тут подкидываешь?