– Я буду такой, какой тебе нравится, но только не нормальной, – хватаю его за руку. – И я не хочу, чтобы ты строил из себя примерного семьянина.

– Да, ты хочешь, чтоб я им был, – смеется он. – Знаю я тебя. Ну вот и начало.

Достает из внутреннего кармана куртки фонарик. Врубает яркий свет.

– На самом деле, не так уж и сложно похоронить чужого человека там, где тебе нужно, если есть деньги, – он светит на могилы по обе стороны длинной аллеи. – Смотри, малыш, тут почти все личные враги. Не работа, конечно. Ну и двое жертв.

Я смотрю на ряды могил и чувствую… хм, гордость. Именно так. Я чувствую гордость за своего мужа, который может постоять за себя, за нас… вернуть мне моего мальчика.

– И у каждого есть кто-то, кто мог захотеть отомстить Палачу, да? – два и два сложить тут несложно.

– Не Палачу. Волкову Ивану Алексеевичу. Палачу не мстят, – глухо говорит он.

– Я все понимаю, кроме одного, – сдавливаю пальцами горящие виски. – Зачем я здесь? Чем могу помочь?

– Хочу тебя напугать, – подходит ко мне сзади, стоит слишком близко. – Хочу разозлить. Хочу, чтобы ты посмотрела каждому из них в лицо. Хочу… чтобы сказала, что ты видишь, что чувствуешь.

– Что я чувствую? – проговариваю медленно, чувствуя, как это растет во мне, больше ничем не сдерживаемое. – Я чувствую ярость. Ваня, я плохой человек. Я не помню, чтобы когда-то чувствовала к кому-то жалость. И даже к тем жертвам ее не чувствую. Все, что есть, – это ярость. Я готовая руками разорвать тех, кто его забрал. Убить тех, кто посмеет сделать больно Артёму или тебе. Вот, что я чувствую. Ничего нормального, доброго, присущего обычному человеку.

– Хорошо, – выдыхает он. – А теперь посмотри на каждого. Скажи, кто злит больше всех.

– Я ее ненавидела, – останавливаюсь у памятника Дели. – Твой Бриллиант. Ты бы знал, как…

– Не за что, – пожимает плечами Ваня. – Ненависть… слишком сильное чувство, чтобы тратить его на кого-то… незначительного.

– Незначительного, верно, – завожу руки за спину, обнимаю его бока ладонями. – Я сказала, что ненавидела ее. Было дело, признаюсь честно. А потом с нами случилось все это, и прошлое стало таким неважным. Померк Денис, и этот Алексей, все с кем ты был, и к кому я ревновала… Не знаю, как объяснить. Если бы я могла отмотать все назад, в тот день, когда ты пришел в мое кафе, я бы не задала и десятой части тех тупых вопросов. Но я просто боялась, что ты испаришься…

– Ника, – он мягко сжимает мои предплечья. – Мне нужно другое. Не для этих разговоров ты здесь. Ты – мать. Скажи мне, кто из них забрал твоего ребенка?

– Я не знаю, Вань, – качаю головой. – Но я уверена, что это была женщина.

– Женщина… – тянет он. – Да. Да. В тот момент на замену вышла медсестра вроде бы как из другой больницы. Личное дело (я уверен, липовое) есть, фотки нет. Описывают смутно, как будто бы была загримирована, что ли. Парик, думаю, точно был. После ночи ее в больнице никто не видел, на замену ее никто не посылал, по указанному адресу живут другие люди.

– Всего одна женщина? – спрашиваю, чувствуя, как меня начинает колотить. – Реально, чтобы такое провернула одна женщина? И я никогда не спрашивала… – сухо сглатываю. – Ты же видел его в морге?

– Я… Ника, я видел младенца. Но я знаю, что это не мой младенец. Понимаешь?

– Ты же не сомневаешься, что это твой ребенок? – спрашиваю, сдерживая эти блядские слезы. – Не его.

– Он прежде всего твой. А значит, и мой тоже, – вкладывает в мою ладонь фонарик. – Запомни лицо каждого. Это важно. И скажи. Скажи мне, Ника, что говорит твой материнский инстинкт. Потому что моя чуйка орет, но я ничего не нахожу. Ничего. Мне надо хотя бы знать, что я не схожу с ума. Что моим инстинктам еще можно верить.

– Ты не понял, – я высвечиваю фонариком черты лиц мертвецов, вгрызаюсь в них взглядом. – Я видела его минут пять от силы. И я точно знаю, что это твой сын, твоя кровь. И это важно, Вань. Он такой же твой, как и мой, и потому твой инстинкт так же верен, как и мой. Деля и Крис, они были сиротами? Никого у них не было, чтобы похоронить?

– Здесь только двое сирот. Остальных я, по сути, выкупил у их родственников, чтобы они лежали именно здесь. Ну и похороны оплатил, конечно, – так, словно о погоде, рассказывает Ваня.

– А Эмму проверял? – вдруг спрашиваю я, чувствую себя сломанным компасом, стрелка которого вертится вокруг своей оси.

– Да, конечно, – кивает. – Одну из первых. Мотив был, возможность тоже.

– Она бы не стала, – тру лицо ладонями. – Но я уже ни в чем не уверена, мало ли…

– Не она. Проявилась бы уже, – Ваня задумчиво смотрит на ряды. – Кто-то, кого я не вижу. Кто-то, кого не учел. Мне кажется, прямо под носом у меня, и не замечаю, как на границе зрения.

– Под носом, – повторяю я, и меня словно пронзает током, резко разворачиваюсь. – А бывшую свою ты проверял?

– Мотива нет, возможности тоже, – разочарованно качает головой. – Денег у нее ровно столько, сколько даю я. Этого не хватит, чтобы провернуть все, даже если бы она хотела. К тому же, ребенка надо где-то держать все это время. Или у себя, или кого-то нанимать, или…

– Боже, – почти выкрикиваю, – прекрати… Не могу думать о том, что с ним там плохо обращаются. Я смотрю на Артёма и представляю его. Он же такой крошка…

– Кстати, об Артёме, – Ваня оборачивается ко мне. – Он заслуживает больше тебя. Хочешь наказать за глупый поступок, накажи меня. Я его принес. Я его нашел. Я думал… что так будет лучше. А он просто любит тебя.

– Я знаю, – выдыхаю я, сжимаю пальцы в кулаки. – Я очень перед ним виновата. Очень, Вань… Но лучше бы ты мне сразу сказал все, как есть, чтобы мне не пришлось делать вид, что он тот… И я так боялась к нему привязываться. Потому что я думала, что со дня на день объявятся его настоящие родители, и я просто не переживу, если у меня заберут еще одного ребенка.

– Ну так спросила бы у меня, – говорит и все рассматривает лица, как будто бы пытается разрушить камень и влезть в их давно мертвые головы. – Ты же тоже молчала.

– Я молчала, потому что боялась разрушить нашу семью, – хватаю его за рукав.

– Я молчал поэтому же, – повышает голос он. – Поэтому не надо мне говорить про то, как мне стоило бы лучше поступить.

Сверкает глазами даже в темноте. Палач. Мой муж.

– Я надеялась, что у меня получится убедить себя в том, что Артём и есть наш сын, – мой голос все более глухой на каждом слове. – Не вышло. Но я люблю его.

– Не вышло, и не вышло, – отмахивается он. – Лишние разговоры. Ничего не решают, ни к чему не ведут. Тема закрыта.

– Закрыта, – отзываюсь я, не желая еще больше его злить. – Я не знаю, кто мог его забрать.

Ваня, кажется, меня уже не слышит. Погрузился в какой-то свой собственный транс.

– Я часто бываю здесь. Он здесь. Я чувствую, – непонятно говорит он, садится прямо на землю.

– Он здесь, – проговариваю едва слышно.

А что если и Глеб здесь? Тоже личный мотив. И женщина. Одержимая им так же, как и я сейчас своим мужем.

– А мою мать ты проверил? – выдыхаю вопрос.

– А ты не знаешь? – вскидывает голову.

– Чего я не знаю? – сажусь рядом с ним. – Не понимаю…

– Она в дурке уже полтора года, – прямо и спокойно говорит Ваня. – Не выходила оттуда. Возможности нет.

– Возможно, меня ждет такая же судьба, – усмехаюсь горько.

– Если сойдешь с ума, я высажу тебе мозги, – серьезно говорит он. – Даже смерть лучше сумасшествия.

– Ты не заметил? – смотрю на него внимательно.

– Того, что ты уже? – усмехается. – Это еще не оно, девочка моя.

– А мне кажется оно. Я такая же, как моя мамаша, а так не хотела быть на нее похожей. С генетикой не поспоришь. В машине есть сигареты? А еще лучше с собой.

– Не, не оно, – качает головой. – Ты не куришь.

– Я не плачу, – хмыкаю я. – Не могу больше терпеть этот напряг. Может, хоть это поможет. Да и грудью я уже не кормлю.