Надо сказать, что со временем Клодон убедил себя, будто прожил в Колхари не три месяца, а целый год. Порой, рассказывая байки деревенскому простаку или городскому пьянице, он говорил даже о проведенных в столице «годах» своей молодости.
Со времени его бегства в Колхари прошло уже больше двадцати лет. Последние пять недель Клодон жил в деревне под названием Нарнис, за пятьдесят миль от той, где родился. В западной ее стороне рос сосновый бор, горная тропа приводила через час к водопаду.
Прежний стройный юноша отяжелел и страдал постоянной жаждой и несварением.
2. Клодону снились шесты, пруд, мост… еще что-то… черное щупальце преобразилось в фитилек лампы. Он повернулся на бок, к плечу пристала солома. В шалаше жужжали мухи. Он попытался разглядеть… и открыл глаза. Солнечные лучи, как ножи, протыкали крышу.
3. Одуревший со сна Клодон не сразу сообразил, где он. Во сне не было голосов, красок, лиц, действий – ничего такого, что можно вытащить из черной реки сновидений на дневной светe, улыбнуться их нелепости, подивиться их красоте, понять, что из этого было навеяно прошлым опытом, а что – надеждой на будущее, между тем как все забывается с каждым мгновением. Этот сон был серой, туманной накипью воспоминания и фантазии на грани сознания, не желающей переходить в явь. Клодон не сразу сообразил, что колючая солома, лучи и запах нагретого тростника – это действительность, а не осадок сна. Сходным образом он по утрам то и дело путал деревню, где пробыл всего пять недель, с родной, где прожил шестнадцать лет; не будь одна на краю пустыни, а другая в горах, их бы и вовсе не отличить. Те же крытые шкурами и тростником хижины, те же каменные дома у дороги (один из них тоже принадлежал таможеннику). Вслед за банальнейшим вопросом «Где это я?» приходило сознание, что он не в родной деревне, но Клодон не сразу вспоминал, почему это так.
4. – Эй! – Что-то пощекотало Клодону бок. – Просыпайся, старый разбойник!
– Чего… Кто тут… – Клодон выпустил скопившиеся в животе газы. – Здорово, Фуниг.
– Эй! – засмеялся Фуниг и кинул в стенку еще пригоршню гальки. – Не хочешь поработать сегодня?
Клодон сел, потирая лоб.
– Работать не хочу, а заработать бы не мешало. – Он почесал бок со знакомыми рубцами. Одного пальца недоставало – он потерял его десять лет назад, работая камнеломом. – Опять, что ли, Терену канавы копать? И он десятником меня сделает? – Клодон вылез из шалаша, щурясь на свет. – Опять я перепил вчера, да? Вроде бы нет… а жаль. Лучше уж проснуться с похмелья, чем после дурного сна. С похмелья тебе хоть и худо, а голова ничего, работает.
– Когда ты напился в последний раз, то два дня провалялся в собственной моче и блевотине. Свинья ты, старик.
– На себя посмотри, – плюнул Клодон.
Фуниг был кособокий, один глаз у него не глядел, и рука с той стороны плохо действовала. Он не знал точно, сколько ему – девятнадцать, двадцать или двадцать один.
– Если опять напьешься, я тебя, вонючего, будить не приду. Я, к примеру, не выхожу из дому, пока не просплюсь как следует.
– Честный труженик вправе встать после честной выпивки. Для Нарниса это не менее верно, чем для любой другой деревушки. – Клодон отошел отлить к дубу. – Когда это я так разжирел, Клодон? Раньше был такой же тощий, как ты.
– Да что в тебе честного-то, старый ворюга?
Струя Клодона ударила в ствол, стекла наземь, растеклась на мелкие ручейки. Он снова почесал бок. На старые рубцы от порки в шестнадцать наложились новые лет восемь назад, когда его взяли близ Сарнесса за разбой. Вполне могли и к смерти приговорить: он, промышляя на проселках с ножами, дубинками и мечами под кожаным верхом повозки, убил нескольких мужчин и не меньше трех женщин. Но судьи в Сарнессе были ничуть не умней старейшин родной деревни. Его, как и тогда, взяли пьяным – он слова не мог вымолвить и плохо понимал, что творится вокруг, – но на этот раз судьи решили, что он совершил не больше, а меньше того, в чем его обвиняли. Поэтому он отделался только кнутом и теперь носил на себе дюжину рубцов. К ним добавилось с полдюжины других шрамов, о которых он даже не вспоминал – один на нижней губе, один через бровь.
Пять недель назад он пришел в эту горную деревушку, высматривая местного изгоя или дурака, с кем мог подружиться, и в первый же день встретил Фунига. Выпивая с ним при луне у мусорной кучи, Клодон поведал ему о своих несчастьях и предостерег от преступной стези: не то, мол, и тебя вот так разукрасят.
Разве может человек, дающий такие советы, быть отъявленным злодеем?
Сам Терен, когда они утром пришли к нему наниматься, поскреб бороду и сказал:
– Рубцы означают лишь то, что ты полностью расплатился за содеянное. Трудись, Клодон, и никто слова не скажет против тебя.
Клодон уже слышал такие слова и цену им знал, а вот парень проникся. Он успел приобрести в своей деревне прочную репутацию пьяницы и бездельника, но кнута пока что не нюхал. Клодон быстро провернул вместе с ним то небольшое количество краж, которое в Нарнисе могло сойти незамеченным. Половину из них Фуниг мог бы и сам совершить, проделывая это чуть реже, но другая половина заставила его ахать и дивиться собственной лихости. Ему стоило труда не похвастаться этим перед односельчанами.
– О таких делах лучше не вспоминать, Фуниг, – наставлял его Клодон. – Ты забыл – значит, все забыли.
Да что толку. У парня накопилось слишком много обид, и он не желал держать язык за зубами. Клодон понимал, что его сообщник годится разве что в попрошайки – но Фуниг, услышав, как повезло Клодону в Сарнессе, помнил только те рубцы, которые тот получил за разбой. И странное дело: сам Клодон, показывая их спьяну такому же пьяному дураку, больше негодовал на то, что над ним учинили в юности, чем на вторую расправу. Что до других метин – наплевать и забыть.
Пора, пожалуй, уходить из этой дыры и возвращаться к более доходной, хотя и опасной, жизни.
– Пошли, пошли, – настаивал Фуниг. – Терен вечером сказал у таверны, что возьмет столько людей, сколько с утра будут трезвые. Давай скорей. Он сказал, что уйдет рано и ждать никого не будет.
– Стало быть, ушел уже? Чего ж ты тогда меня разбудил?
– Да нет же, он еще на дворе…
– Ну придем мы туда, а он скажет: «Зачем ты, Фуниг, с Клодоном водишься? Ты хоть и дурак, да честный, а он дурной человек и доведет тебя до беды. Все здесь только и ждут, когда он уйдет».
Терен, вслед за сентенцией о расплате за содеянное, произнес и это, когда Клодон с Фунигом явились пьяные, на час опоздав с обеда.
– А я скажу ему: с кем хочу, с тем и дружу!
Они зашагали по истоптанной траве мимо трех заброшенных хижин, куда натащили столько хлама, что для ночлега места уже не осталось.
– Так и скажу! – Голова у кособокого Фунига при ходьбе моталась туда-сюда. За деревянным забором начинались обитаемые дома. – Вот увидишь. Я и раньше ему говорил. Да, у него есть деньги, и он строит себе новый каменный дом…
– Не он, а мы ему строим!
– …но не его дело говорить мне, с кем дружить, а с кем нет. Нашел себе честного дурака! Мы могли бы кое-что ему рассказать насчет этого, правда?
– Не рассказал ли уже, случаем? Ты и верно дурак, что со мной водишься, знаешь?
– Думаешь, ты первый мне говоришь это? Ну, пусть дурак.
– Есть хочу. Сорви-ка мне яблочко – ты длинный, достанешь.
Фуниг подпрыгнул, запустил руку в листья на низкой ветке и сорвал красный с зеленым плод.
– Держи, старый свин.
– А то не дурак. Как бы ты жил, если б тебе не говорили, что надо делать?
– Да так и жил бы. – Фуниг хотел снова подпрыгнуть, но передумал и с жадностью уставился на яблоко в руке Клодона. Тот смачно надкусил, и они двинулись дальше.
– Если Терен уже ушел, может, Яра даст нам поесть. – Яра, сестра Фунига, толстая и вечно надутая, работала в таверне.
