Он снова встал лицом к комнате. Луна припорошила камень вокруг его тени. Воздух из окна холодил ему спину – отчего же в комнате такая жара?

В углу он видел свою котомку с погребальными дарами, меч в ножнах, шлем, перчатки, поножи.

Пот оставил темное пятно на меховой подстилке. Теперь на нее уж не ляжешь, притом в его возрасте, раз проснувшись, больше уже не уснешь.

Он снял с двери доску-засов, прислонил к стене. Здесь камень нагрелся так, что рука не терпела! Все больше удивляясь, он вынул две продольных дверных доски.

Из окна веяло холодом. Он вышел из комнаты, поеживаясь и убеждая себя, что летняя ночь не может быть такой холодной даже в этих заброшенных стенах. Свои жесткие, редеющие на макушке волосы он заплетал сбоку в косу на военный манер, но теперь она расплелась.

Он стал спускаться по лестнице, нащупывая неровные пыльные ступени босыми ногами и в десятый раз спрашивая себя, не вернуться ли наверх за оружием – хотя бы нож взять. Стены и здесь были теплые.

Внизу мерцал свет и что-то потрескивало.

Он выглянул в арку.

В огромном очаге горели дрова. На полу перед ним, примостив желтоволосую голову на согнутую руку, спал, лежа ничком, молодой парень.

Человек, спустившийся сверху, снова подумал, не вернуться ли за ножом, хотя спящий варвар был гол, как и он. Зачем было разводить такой огонь среди лета – неужто на дворе так сильно похолодало? Вот, значит, в чем дело: тяга из этого очага превратила его спаленку в раскаленную печь. Ничего похожего на поклажу он здесь не видел и решил, что оружие ему не понадобится; варвар может и под животом кинжал прятать, но у них это не в обычае – такого разве что от жителей пустыни ждать можно. Юноша, словно в ответ на его мысли, всхрапнул и повернулся на бок, доказав, что под ним ничего не спрятано. Поскреб, не просыпаясь, свою бородку и снова лег на живот.

«Будь у меня нож, парень только испугался бы, пробудившись», – подумал мужчина, садясь на корточки рядом со спящим.

Вверху что-то ухнуло, вызвав эхо в высоком чертоге.

Мужчина, задрав голову, потерял равновесие и уперся кулаком в пол, а юноша проснулся и сел рывком, озираясь по сторонам. Несмотря на бородку, ему было не больше шестнадцати.

– Что это было? – вскричал он. – Кто ты и что здесь делаешь? – Огонь освещал половину его лица, оставляя в тени другую.

Мужчина, помолчав на протяжении трех своих вздохов – и семи быстрых, мальчишеских – ответил ему:

– Думаю, это кто-то из местных богов, призраков или чудовищ, что являются в этих развалинах. Зовут меня Горжик. – Парень, услышав это, вскинул глаза. – Что я здесь делаю? Ночую, как и ты. Все лучше, чем в лесу: окрестные жители чужаков не любят. Завтра здесь пройдет похоронная процессия, и я поеду вместе с ней в Колхари. Я, чтоб ты знал, десять лет был министром при Высоком Дворе – ты, похоже, уже слыхал мое имя? Его многие знают, особенно варвары, поскольку многие из них были в рабстве. А я, возглавляя совет малютки-императрицы Инельго, справедливой и великодушной владычицы нашей, покончил с рабством в Неверионе. Меня героем почитают за это, – он усмехнулся, – и называют Освободителем.

– Правда? – нахмурился юноша.

– Согласен – столь пышный титул случайному соночлежнику лучше не называть. Я просто пришел погреться у твоего огонька, наверху-то холодно. – Горжик взял парня за подбородок и повернул к свету. Карие глаза уставились из-под длинных ресниц на шрам, сходящий по щеке Горжика в тронутую сединой бороду. – Скажи теперь, кто ты.

– Чего ты так смотришь?

– Приснилось что-то, наверно, – пожал плечами Горжик. – Это меня и разбудило. Так как же тебя звать?

– Я Удрог, Удрог-варвар. Зачем ты развел тут огонь, неужто на дворе так похолодало?

– Огонь развел ты – разве нет?

– Нет… Это ты сделал, пока я спал.

– Когда я спустился, огонь горел, – прищурился Горжик.

– У меня и огнива нет… да и зачем, лето ведь. Странный какой-то замок… непонятные звуки, огонь сам собой загорается…

– Мало ли в жизни странностей. Ты учишься с ними жить, вот и все.

– И не страшно тебе?

– С чего бы? Ничего худого с нами пока не случилось. Если б кто-то хотел навредить нам, то сделал бы это раньше, пока мы спали.

Настало молчание, которое многие сочли бы неловким. Мужчина смотрел на паренька, паренек примечал, как именно мужчина на него смотрит, мужчина понимал, что тот это видит. Удрог обвел чертог взглядом, усмехнулся чему-то, проворчал что-то, поковырял пальцем в ухе, почесал живот, встал, снова сел и посмотрел в глаза Горжику.

– Сидишь тут, молчишь, глядишь на меня… Ты сильный. Пока я спал, ты тоже смотрел?

– Да, – сказал Горжик.

Губы Удрога тронула улыбка.

– А больше ничем не хочешь заняться?

– Чем, к примеру?

– Сам знаешь. Сделать кое-что вместе для удовольствия.

– Отчего же. Тебе что по нраву?

– Все, что захочешь. Ты большой, ничего не боишься. Защитишь меня от чудовищ, богов и призраков. Я не против стариков, если они еще сильные и умелые. Может, и монетку мне потом дашь?

– Может, и дам, – фыркнул Горжик.

– Да ты не так уж и стар. Люблю больших, сильных мужчин. Ты делаешь это по-настоящему грубо?

– Могу и так. Иногда выходит до того грубо, что ни мужчины, ни женщины это и за любовь не считают. – Горжик засмеялся. – Этого хочешь?

– Ага, – ухмыльнулся Удрог.

– Ладно.

– В таких замках, в подземелье, иногда находят сломанные ошейники, за которые приковывали рабов. Я всегда их ищу, когда бываю в таких местах. И надеваю – сломанные-то всегда можно снять. Но здесь ни одного не нашел.

– Хочешь, чтоб я был твой хозяин, а ты – мой раб?

– Точно так! – заухмылялся Удрог.

Горжик, помедлив, встал.

– Погоди немного.

– Ты куда?

– Погоди, говорю.

– Только недолго, а то я боюсь!

Но Горжик уже поднимался по лестнице. У него и раньше бывали такие встречи, но непривычная варварская прямота возбуждала его любопытство. Притом этот варвар совсем еще юн, что всегда приятно. На ходу он то и дело трогал горячую стену. Этот очаг, видимо, использовался для зимнего обогрева покоев – летом он их попросту раскалил.

Жар хлынул ему навстречу из комнаты, где он спал. Лунная полоска на полу передвинулась, и Горжик не сразу убедился, что здесь ничего не тронуто. Шлем, доспехи, меч и котомка остались на том же месте.

Он порылся в мешке. Огниво, завернутое в промасленный трут, лежало на самом дне. Горжик достал два железных полукружия – рабский ошейник, о котором говорил Удрог – и перекинул через плечо почти уже просохшее одеяло. Меч он решил не брать, но, выйдя в коридор, показавшийся ему прохладным по сравнению с комнатой, снова загородил дверь досками – не плотно, а кое-как: в случае вторжения они с грохотом рухнут.

– Что ж ты так долго. – Удрог сидел сбоку от очага, где огонь был пониже. – Мне страшно было.

Горжик швырнул одеяло на пол.

– Ляжем здесь. Поди сюда – теперь ты мой раб.

Удрог, глядя как завороженный на ошейник, подполз к нему на коленях и положил руку ему на бедро.

– Да, хозяин.

Горжик защелкнул у него на шее железный обруч.

– Свяжи меня, если хочешь – я не прочь. Может, у тебя и веревка найдется. В замках даже цепи бывают…

– Ты мой раб и будешь делать, что я велю, – хотя бы малое время. Для начала помолчи. – Горжик, сев на одеяло, притянул парня к себе.

– А ты что будешь делать?

– Расскажу тебе кое-что.

– Лучше б связал меня. И побил. Я не прочь, даже если сильно побьешь… если уж очень больно будет, тогда скажу. Хотя иногда я только притворяюсь, что больно, – можешь не останавливаться. – Не дождавшись ответа, Удрог вскочил и потрогал ошейник. – Мы с тобой дурно делаем, да? Сам не знаю, зачем это мне. Но тебе ведь так тоже нравится, правда? Тут очень страшно, но, может, так даже и лучше? Огонь в самом деле не ты развел?

– Молчи, раб! – рявкнул Горжик так, что мальчишка вздрогнул. – Я расскажу тебе одну историю: ложись рядом со мной и слушай.