Так, к примеру, в особняке, где сейчас происходил прием, были целые подготовленные стенды, которые везли из России, когда никто и не знал, куда именно все это отправляется. Тут и примеры шерстяной ткани и количество, которое Россия может поставить без ущерба отношениям с иными торговыми партнерами. Был и шелк, который уже вовсю производился в Москве, еще до моего попадания в это время, ну и всевозможные товары моего торгового дома: ручки для письма, непроливайки, зонты с молниеотводом, рабочие комбинезоны для слуг из джинсы и много чего иного, вплоть до овощерезки и мясорубки, конечно же спички.
Уж не знаю, какое именно было впечатление у гостей, большинство которых были не самого высокого полета в системе иерархии австрийского общества, но «ахи» и «охи» то и дело раздавались повсеместно. Всеобщее ликование вызвал воздушный шар, который взмыл в небо в сумерках со светящимся гербом Австрии на большом полотнище. Потом фейерверк.
Когда уже празднество набрало максимальный оборот, прибыл министр Унфельдт. И я его проигнорировал, предпочитая вести беседу с одной баронессой, что уже в тридцать лет вдова, но казалась столь интересной дамой, что крамольные мысли про интрижку то и дело штурмовали здравы й смысл. Может, для образа и можно было? Молодой, пусть и одноглазый, но весьма подтянутый, вроде как образованный, с ореолом таинственности вокруг… Такое, наверное, женщинам нравится? Особенно молодым вдовушкам.
— Ваше Величество! Господин Унфельдт ищет общения с Вами, но не находит! — говорил Кайзерлинг и было видно, что данное обстоятельство с австрийским министром его не просто забавляло, барон наслаждался беспомощностью Унфельдта.
— Вам, барон, для дальнейшей работы это пригодится? — спокойно спросил я.
— Несомненно, Ваше Величество! — быстро ответил Кайзерлинг.
Разговор с австрийским министром состоялся «на ногах». Никаких отдельных переговоров, аудиенций. Он проявил недальновидность не прийти на прием в русское посольство первоначально и явился сюда, видимо, когда уверился, что я, император Российской империи, нахожусь на мероприятии. Да и поговорили мы лишь о добродетели императрицы Марии-Терезии, которая настолько богобоязненная христианка, что не нашла другого времени, кроме как отправится молиться куда-то подальше от меня.
Ничего! Урона чести не будет, если я уже завтра уеду. Так, был проездом, не встретились, ну и ладно! Это политики поймут, что мы оба: я с австрийской императрицей опростоволосились, создавая атмосферу и распределяя роли перед неминуемыми переговорами. Да, всем было понятно, что мурыжить меня не стали бы более двух дней и обязательно австрийская императрица соизволила встретиться. Это она так цену себе набивала, чтобы, скорее всего, отругать, как собственных детей, когда они попадают в неприятные истории по малолетству и недостаточности жизненного опыта.
Но, я не поддался на такую уловку, не стал где-то смиренно сидеть и ждать, словно подданный австрийской юбки. Я эпатировал Вену, одаривал деньгами культурные объекты, финансировал австрийскую армию. Сто тысяч рублей, которые я дал — это большая сумма и для императора, особенно, если учесть, что я отдал деньги австрийскому Фонду, являясь русским императором.
И я был готов к тому, чтобы назавтра отправиться дальше, через Польшу в Россию, в русский Кенигсберг, чтобы самолично принять присягу у горожан, одарить их двумя годами безналоговой жизни. Вот только в таком случае, уверен, Мария-Терезия пошлет того же Санта-Круса за мной следом, чтобы уговорить вернуться. Как бы не кричали австрийцы про Константинополь, главная проблема для них была в ином регионе — Богемии. Потерять такую провинцию — сильно ударить по всей системе и управления и экономики Австрии и всей империи Габсбургов.
И я оказался прав. Императрица решила прервать свое моление и уделить чуточку своего драгоценнейшего времени для общения со мной.
*………*………*
Кенигсберг
12 июля 1752 года. Утро
Петр Александрович Румянцев лежал на большой кровати, пребывая в неге от остаточных эмоций после бурной ночи.
Молодая дворяночка Марта Шиллер была столь искусной и любезной любовницей, что выжила все соки из генерал-аншефа русской императорской армии. И в этот раз Петру Александровичу не пришлось предпринимать действий по соблазнению любезной Марты, девушка сама подошла к Румянцеву и стала флиртовать. Это был прием по случаю присяги всего Кенигсберга русскому императору и генерал-аншеф позволил себе чуточку больше, чем делал это ранее.
Румянцев-Закавказский не любил свою жену, о чем у него хватило бестактности сказать супруге Екатерине Михайловне, в девичестве Голицыной, прямо в лицо после того, как муж и жена в первый раз разделили ложе. Екатерина стойко перенесла откровения мужа, в которого была безумно влюблена. Это потом молодая женщина плакала, заедала свое женское горе едой, но с Петром она всегда была мила и принимала все супружеские реалии, которые диктовал славный военачальник, но бесславный супруг. Екатерина Михайловна даже не догадывалась, она знала наверняка, что муж во время походов ей изменяет, пусть не публично, стараясь не запятнать имя жены и бросить тень на их брак [Брак Румянцева с Екатериной Михайловной некоторые называли «по переписке». Они жили отдельно, лишь изредка встречаясь].
— Господин командующий! — настойчиво стучался в двери адъютант генерал-аншефа.
— Спрячься! — скомандовал Румянцев своей ночной гостье, тормоша ту.
— Господин командующий! — не унимался адъютант.
— Что случилось? — Румянцев приоткрыл дверь.
— Разведка сообщила, что большое прусское войско направляется к нам. Ватаги калмыков, которые подходили до предместий Берлина, вернулись побитые, — запыхавшись, перебиваясь на дыхание, говорил офицер.
— Сколько дней? — сухо, сурово спросил Румянцев.
— Три-четыре при спешном переходе, — отвечал адъютант.
— Объявляйте готовность войск! — скомандовал генерал-аншеф, закрыл дверь и позвонил в колокольчик.
При помощи двух своих слуг, которых Петр Александрович брал в любой поход, командующий русскими войсками, стал спешно облачаться в мундир.
Нельзя сказать, что Румянцев только и делал, что давал приемы, да нежился в объятьях дам. То, что случилось вчера, это лишь второй раз за все время, как командующий переплыл через Неман и вступил на земли, которые тогда считались нерусскими.
Все остальное время Румянцев, больше полагаясь на инженеров-фортификаторов, которых в его войске было три, следил за возведением оборонительных укреплений. Образованному, через три дня, после взятия Кенигсберга, магистрату, Румянцев пообещал, что в случае, если придут прусские войска, он станет сражаться за пределами города. Вот только отходить далеко от самого «города королей», генерал не собирался. Русский флот работал исправно и уже скоро порты у Кенигсберга были заполнены ждущими выгрузки русскими кораблями. Город превратился в сплошной военный магазин с продовольствием, боеприпасами, порохом, фуражом.
Отходить от такой базы и иметь риск быть отрезанными от снабжения, Румянцев не собирался. Такому большому войску, которое было под его началом требовалось невообразимое количество еды и фуража, последнего, ввиду многочисленности конницы, еще больше. Трава в деле прокорма лошадей помогала мало. Ну а жители Кенигсберга все дружно решили, что главной причиной того, что русские войска не уходят далеко, а, напротив, прикрывают главные дороги к городу, является стремление русских военных всеми силами защитить новых подданных императора Петра III. Румянцев никого в этом не переубеждал.
В некоторой степени то, что пруссаки выбрали своей очередной мишенью русское воинство, даже порадовало. Румянцеву уже надоело отбиваться от всякого рода писем и посланников от австрийских военачальников. Австрийский генерал-фельдмаршал Даун то угрожать вздумал, то просил, снова пристыжал и угрожал. И Петр Александрович уже пару раз чуть не сорвался и не вызвал на дуэль одного наглого и спесивого австрийского полковника, который, пусть и завуалированно, но называл русских солдат трусами.
