— Вы знаете, Ваше Величество, что я буду последним человеком, который согласится что-либо отдать из того, что нужно и России. Но в данных обстоятельствах нужно делиться, — после продолжительной паузы сказал Неплюев.

— Пока не установились границы государств на Балканском полуострове, нужно поделиться с Австрией. Франции нужно помочь в колониях, — высказался и князь Трубецкой.

— Отдать Сербию? — возмутился я.

— Отдать малое, чтобы сохранить остальное. Австрийцы будут довольствоваться Белградом и окрестностями, Бухарестом. Остальное оставить нам. Франции можно дать денег. Они очень сильно проседают в финансах, — предлагал канцлер.

— Давно ли, простите, Иван Иванович, Вы стали разбираться в экономике? — искренне удивился я.

Ранее за Неплюевым я замечал только достаточно прямолинейное отношение к дипломатии, по принципу, который был в иной истории присущ Громыко — советскому «Мистеру Нет». Вот и Иван Иванович был этим «Господином Нет». Я считал, что такой дипломат и нужен во время войны. Это после, понадобятся хитрованы по типу Никиты Панина.

Но вот чего никогда не замечал за канцлером, а скоро Первом министре, так понимания функционирования экономической системы.

— Ваше Величество, если я правильно понял свою работу, то Первому министру не столь обязательно разбираться в сложных и непонятных законах устройства экономики. Но что необходимо, так это иметь рядом людей, которые в этом сложном деле разбираются. По Вашему проекту, Первому министру полагаются три советника. Вот один из советников и есть экономист, — несколько горделиво говорил Неплюев.

— Я видел с списках имя Петра Ивановича Рычкова. Полагаю, что этот человек, который начинал заниматься исследованием Нижнего Яика, и есть Ваш советник? — догадался я.

— Да, Ваше Величество! Но я читал труды и англичанина Смита и имел разговоры с Михаилом Васильевичем Ломоносовым, — не меняя горделивого тона говорил Иван Иванович.

Впрочем, эта горделивость была оправдана. Получалось, что канцлер серьезно подошел к делу изучения экономического устройства. Похвально! Именно экономика представляется первостепенной проблемой и двигателем политики.

— Господа, мне еще читать Ваш доклад о бюджете Российской империи. Так что подведу итоги… — я перелистнул страницу в своем рабочем блокноте. — Вы, Иван Иванович, берете на себя Австрию. Мы отдадим им Бухарест, часть Валахии. Намекайте, что не станем противиться тому, чтобы Австрия забрала у поляков Карпаты, Львов, но всех русинов оттуда нужно переселить в Новороссию, возможно частью и в Болгарию. Еще можете предлагать деньги. Они австрийцам сейчас более чем нужны. Так же мы обязуемся способствовать освобождению Богемии и Саксонии. Этого для Марии-Терезии должно хватить. Французам…

Я задумался. Никак не хотелось вмешиваться в американские дела. Помогать французам в Канаде — это обречь себя на поражение и конфликт с теми же североамериканскими колониями. Но что-то нужно давать.

— Франции Корсика. Россия не будет противится французскому флагу на этом острове. Так же мы будем готовы помочь союзникам оружием. Французских карабинов хватает еще после турецких компаний. И Францией займётесь Вы, Никита Юрьевич. — давал я распоряжения.

— Простите, Ваше Величество, но Корсика — территория Генуи, у которой тесный союз с Францией и они не будут ссориться, — поправил меня Неплюев.

И что говорить ему, что скоро этот остров так или иначе, но отойдет Франции? Если правильно припоминаю, Генуя отдаст Корсику французам за какие-то долговые обязательства. Но там не все будет гладко с передачей и какое-то возмущение в политических кругах Европы Франция получит. Ну, да ладно! Нужно, поможем Франции и в Канаде. В конце концов нам выгодно, чтобы в Америке французы были. Пока франки с англами режутся в Америке, мы можем преспокойно развивать свои американские территории, играя на противоречиях.

Потом еще недолго поговорили о бюджете. В прошлом году Российская империя заработала четырнадцать миллионов рублей серебром. Все конфискации: Разумовских, частичной Шуваловых, принесли еще шесть миллионов рублей. Банк заработал семьсот тысяч. Казалось, много, сравнительно показателей предыдущих лет. Только проблема крылась в том, что торговля с Англией если не замерла, то уменьшилась более чем вдвое. С иными странами так же имело место сокращение товарооборота. Пока мы выходили в плюс, но к концу года расходы увеличатся еще больше, в то время, как доходы сокращаются.

Все могло быть и печальным, если бы я не имел серебра и золота на четыре миллиона. Да, это собственные, мои, деньги. Но кто-то из французский королей сказал: «Государство — это я!» Так что, мои деньги — это резервный фонд Российской империи.

Глава 6

Гродно

1 июня 1752

Накрапывал дождь. Неман мерно плыл под высокой горой, на которой возвышались два строения. Одно было символом величия Речи Посполитой, иное свидетельством заката любимой родины юного Станислава Августа Понятовского.

Молодой человек стоял лицом к Гродненскому замку Стефана Батория и представлял ту Польшу, которая громила и Московское царство и спасала Вену от захвата ее османами. Та Речь Посполитая, которая вселяла страх и уважение и могла даже посадить явного самозванца на русский престол. Огромные валуны у основания Гродненского замка были для Понятовского олицетворением масштаба личностей, которые тогда вели его родину к процветанию и величию. Гродненский замок стоял на соседней горе, и между Станиславом и тем славным прошлым образовалась пропасть, разделяющая два холма. Казалось, что до величия не более двухсот метров, но это так далеко, что добраться не представлялось возможным.

И вот именно на той горе, где и находился молодой депутат сейма, стоял символ польско-литовской государственной стагнации, уже и упадка. Это был сеймовый дворец, относительно новое здание, где и должен завтра начаться сейм, который из-за важных политических событий сместили по времени на пару месяцев раньше.

Этот дворец был символом упадка Речи Посполитой, свидетелем постоянной говорильни и потери времени. Даже в пустом сеймовом зале не прекращает раздаваться эхом «не позволям!». Решительно невозможно было принять хоть какое-то решение, а время требует мужества и быстроты изменений. Это понимал даже молодой представитель прорусской партии Чарторыжских в Речи Посполитой.

— Дождь… это слезы по благословенной Польше! — тихо сказал Станислав Август.

Романтическая натура. Молодой шляхтич многое воспринимал эмоционально. После вчерашнего разговора с кузенами Чарторыжскими, Понятовский еще больше накачал себя злобой и решительностью перед своим дебютным выступлением на вальном Сейме.

Перестук колокольного звона, раздававшегося от фарного Гродненского костёла, что находился в трехстах метрах в сторону от дворца, прервал размышления Станислава Августа Понятовского.

— Завтра я все скажу! — решительно возгласил шляхтич и вытер платком капли дождя со своего миловидного лица.

Вечером Станислав приглашен, вместе с кузенами на ужин к гродненскому старосте Юзефу Адриану Масальскому, который так же и маршалок — предводитель вального Сейма этого года. Опоздать нельзя.

— Разве не видите вы, шановное панстсво, что наша благословенная Речь Посполитая катится в пропасть? — вещал с трибуны молодой депутат Понятовский. — Либерум вето, наш символ неотъемлемого шляхетского права, тормозит развитие…

— Не позволям!!! — кричали другие депутаты. — Нет России!!!

— Без реформ невозможно возвеличивание отечества! — продолжал высказываться самый молодой депутат от пророссийской партии. — Нам нужна система правил и скорость принятия законов.

— Не позволям!!!

— Шановное панство! — призывал к порядку маршалок Масальский. — Не отбирайте право говорить у пана Понятовского.

— Мы не позволим топтать нашу землю москалям! — выкрикнул еще один депутат.