Мысль о самоубийстве и великом стихотворении, которое должно было явиться в последний момент его жизни, сообщал анонимный автор, стала настоящей манией Есенина. «Это мой завет миру», — говорил он. Увы, этого триумфа смерти ему так и не удалось достичь: найденные, по сообщениям газет, после смерти поэта рядом с его трупом стихи были диким (wild) и малохудожественным прощанием, обращенным к любимой жен­щине, возможно к Айседоре Дункан. Эти стихи, по словам автора, не имеют никакой ли­тературной ценности и никак не показывают талант Есенина: «Нет, это явно не тот шедевр, который Есенин обещал миру. Это насмешка над самой смертью поэта».

В статье также приводились сенсационные детали есенинского быта (он, оказывается, в свободное от поэзии и алкоголя время был еще и худож­ником, скульптором и музы­кантом) и бурного свадебного путешествия Дункан и Есенина по Америке и Европе. По утверждению безымянного автора, после возвращения в Париж поэт стал вести себя настолько безрас­судно, что друзья и меценаты Айседоры боялись заходить в ее студию. В конце концов Дункан решила, что ее терпению пришел конец, наняла с полдю­жины крепышей-охранников («a half-dozen husky guards»), которые увезли Есенина обратно в Россию. «Мой муж еще один Эдгар Аллан По, — сказала она с грустью, — но я не могу находиться с ним здесь больше. В нем слишком много от черта». При этом она продолжала любить своего «безумного ге­ния-ребенка» («mad child of ge­nius») и всегда воспевала его.

К интересующему нас айседоровскому циклу статей при­мыкает и вышедшая в воскресных газетах Херста 5 декабря 1926 года большая анонимная статья с «кричащими» иллюстрациями, озаглав­ленная «Обходительный палач России: необыкновенная личность Феликса Дзержинского» [15].

В статье, начинающейся словами «Москва, 22 ноября», говорится о том, что кровавый глава ЧК, приговоривший к смерти почти два миллиона человек [16] и державший в страхе все советское руководство, включая «Николая Ленина» [17], не трогал поэтов и все­гда помогал им. Зная об этой его слабости, некоторые заключенные специально сочиняли в тюрьме стихотворения, чтобы разжалобить «советского Робеспьера».

Особой любовью Дзержинского пользовались Есенин и его жена Дункан. Феликс Эдмундович часто приглашал их к себе обедать, а когда Есенин написал крамольную «длинную балладу» против «Каменева, Троцкого, Радека, Зиновьева и других еврейских лидеров революции», не только спас поэта от гибели, но и приказал опубликовать это произведение и способствовал самому широкому его распространению по стране. Это заступничество, как подчеркивает безымянный автор статьи, стало одной из причин заговора против Джержинского, устроенного обиженными вождями революции, сумевшими в конце концов отравить его вином, хранившимся в секретном погребе на Лубянке. Это единственная, насколько нам известно, версия, представляющая главу ВЧК жертвой поэмы «Страна негодяев» (1922–1923) С. А. Есенина!

9 октября 1927 года, уже после трагической смерти самой Айседоры, опять же в воскресном приложении к херстовским газетам выходит еще одна статья несомненно того же автора, названная «Айседору Дункан преследовал как наваждение пред­смертный завет ее безумного мужа» [18]. Здесь разворачивается удивительная история прекрасной египетской (не этрусской) урны, подаренной Айседорой мужу накануне свадьбы — той самой урны, в которой, по ее словам, хранился пепел сердца самой Клеопатры и в которой молодой супруг танцовщицы увидел символ их собственного соединения после смерти.

Вся эта история передана в статье со слов русского журналиста, живущего в Америке и якобы являющегося близким другом Есенина и Дункан, Ивана Народного (запомним это имя). Он только что вернулся из Парижа, где успел взять интервью у великой танцовщицы незадолго до ее кончины. «Знаете ли вы, Иван, что он оставил ужасное послание для меня перед тем, как покончил с собой после освобождения из советской тюрьмы?» — сказала Дункан Народному. На упомянутой выше египетской урне, в которую умирающий сцедил свою драгоценную кровь, он написал слова: «Айседора! Я жду тебя!» Еще одним заветом Есенина Дункан считала его странные пред­смертные стихи «Призыв к смерти», из которых Народный приводит несколько строк, уже известных нам по ноябрьской статье 1926 года (только там эти стихи были адресованы хорошенькой американке, ученице Дункан).

Айседора поведала Народному, что ее давно томят пред­чувствия смерти. Перед своей трагической гибелью от шарфа, попавшего под колеса автомобиля (Народный сообщает, что видел в гардеробе Дункан этот шарф и ее накидку, подаренные ей, разумеется, Есениным) она готовилась станцевать «Танец смерти», который считала своим высшим художественным достижением. Американский корреспондент стал также невольным свидетелем телефонного звонка первой жены Есенина Дун­кан (эта жена, как сказала Айседора, работала официанткой в париж­ском кабаре и предлагала обедневшей танцовщице мате­риаль­ную помощь, от которой та отказалась).

По словам Народного, Есенин был одержим мыслью о теат­рализированном самоубийстве. Вновь упоминаются его план покончить с собой на сооруженном им на Красной площади погребальном костре и арест «совестской полицией», которой поэт сказал, что хотел таким образом отпраздновать смерть своей последней иллюзии. Через неделю после выхода из тюрьмы он вскрыл себе вену на запястье, предварительно завещав, чтобы кровь из его сердца была послана Айседоре. В заключение Народный сообщал, что кремированные сердца Клеопатры и бурного Есенина покоятся ныне в древней урне.

К этой исторической вазе Иван Народный возвращается и в вышедшей под его именем в мае 1941 года статье, озаглавлен­ной «Пепел Айседоры Дункан и ее безумного возлюбленного спасен в последний момент» [19].

В этой статье рассказывается о чудесной находке немец­­ким офицером в Париже древней урны, на которой было написано: «Айседора! Я жду тебя». Эту урну французская дворни­чи­ха-консьержка нашла в квартире русского писателя Алексея Ремизова и уже собиралась опустошить. «Эта находка обрадует Берлин!» — воскликнул остановивший ее немецкий офицер. В самом деле Гитлер и его канцелярия иностранных дел охотились за исторической вазой по просьбе самого Сталина, последовавшей сразу после заключения пакта о ненападении между двумя странами. Дело в том, что Иосиф Виссарионович решил установить в СССР культ Есенина как национального поэта-героя, а в урне, как мы уже знаем, был прах не только Есенина, но и жены поэта Айседоры, в свое время обласканной Советами.

Народный попутно рассказывает об отношениях к Есенину большевиков во главе с Лениным. Последний подарил ему дом в Ленинграде и пенсию, которую Серж всю тратил на водку. После расставания с Айседорой суицидальный Есенин поджег свой дом в Москве. Затем он зажег погребальный костер в центре Москвы, а через неделю после освобождения из тюрьмы взял старую этрусскую вазу, подаренную ему Айседорой, и написал на ней свой последний завет. Он также оставил распоряжение, чтобы его прах был отослан Айседоре в этой урне. Потом он перерезал себе запястье и умер романтической смертью от кровоизлияния.

К счастью, Айседоре удалось с помощью своих учеников вызволить из Москвы эту урну, и она рассказала Народному, что с тех пор надпись на ней преследует ее как наваждение и что она завещала положить свой собственный прах в эту урну. Одним из последних творческих планов великой балерины, сообщает Народный, был танец, разыгрывающий последнее стихо­творение Есенина «Призыв к смерти» (см. выше). В сентябре 1927 года танцовщица была удавлена собственным шарфом, попавшим под колеса машины. Ее тело было кремировано и соединилось с пеплом Сергея, хранившимся в той самой вазе. Но тут в Москве решили возвратить домой прах своего народного стихотворца, в честь которого переименовали город в Рязанской области, где поэт родился. Самые мощные умы в ОГПУ пытались найти вазу. Наконец они установили, что она в Париже, у писателя Ремизова. Посол Германии в Москве сообщил своему начальству, что русские будут обижены, если урну не найдут ко дню рождения поэта 4 октября (sic!). Немцы почесали в затыл­ках, допросили друзей Айседоры, нашли квартиру, где хранилась урна, и в последний момент, как мы уже знаем, остановили дворничиху, уже готовую выбросить драгоценное содержимое. Урна с пеплом, как говорится в статье, уже находится по пути в СССР и должна поспеть к началу торжеств, связанных с годовщиной рождения Есенина.