К одиннадцати тридцати были показаны первые пятьдесят платьев, и каждое следующее приветствовали все более восторженными криками. Диоровский взгляд на моду ошеломил присутствующих. Было заметно, что он не сэкономил даже в мелочах. После того как долгие годы весь текстиль распределялся по карточкам, купить традиционные ткани высочайшего качества не представлялось возможным, но он их где-то раздобыл. Он использовал шелк, окрашенный в пряже, хотя с такими технологиями уже давно никто не хотел связываться — все использовали ткани, окрашенные уже после того, как они вышли из-под ткацкого станка. Но при таком окрашивании терялась насыщенность цвета, с чем Диор не хотел мириться.

Он потребовал для своих платьев настоящую тафту, фай, атлас герцогини Беррийской. Эти изысканные и дорогие ткани давно перестали производить и заменили более дешевыми и грубыми. Закупщики изъездили всю Францию вдоль и поперек, чтобы их найти.

Он настоял на использовании при позолоте аксессуаров золота в двадцать четыре карата — просто золотистая краска его не устроила. Но тот факт, что золота было практически не достать, потребовал очередных огромных расходов. Кожа тончайшей выделки, кружево изящнейшего плетения, ручной труд множества мастеров — были изысканы все ресурсы, чтобы даже к мельчайшей детали невозможно было придраться.

Но теперь все это окупилось сторицей. Глаз едва мог воспринять все разнообразие цветовых оттенков: от ярко-желтого, как сера, до глубокого розово-фиолетового, от сверкающего ультрамарина до бледного жемчуга. Таких цветов никто не видел с тех пор, как в тридцать девятом году прозвучал первый выстрел, ознаменовавший начало войны.

И от невероятного количества ткани — щедро, с излишком, с роскошной избыточностью отмеренной на каждое платье, — большинство присутствующих было готово грохнуться в обморок. Платья с тонкими талиями и пышными, в виде колокола юбками подчеркивали все самое прекрасное, что есть в женщине. После целого десятилетия тесной, прямокроенной, уродливой одежды, в которой экономили на каждой детали, эти платья были изысканным пиршеством, превосходящим любые ожидания. Для модниц этот показ был как банкет после длительной голодовки, и Купер точно знала, что Диор рассчитывал именно на такой эффект. Его гениальность невозможно было отрицать. Он посмел заявить во весь голос: война окончена. Возможно, где-то еще существует экономия, но в волшебном царстве Кристиана Диора ей нет места.

Среди определенных людей в высших кругах наверняка начнется эпидемия инфарктов. Едва ли именитые модельеры сильно обрадуются появлению на арене такого сильного конкурента. Возможно, даже последуют какие-то санкции со стороны законодателей мод: в конце концов, Тиан нанес тяжелейший удар практичности, которой до сих пор поклоняется большинство. Перед мысленным взором Купер промелькнуло смутное видение, в котором Диора уводит модная полиция и запирает в каком-то темном сыром подземелье, чтобы он раскаялся в грехе расточительности. Но все это было неважно. Ничто не было важно, кроме изобилия цветов, форм и творческой энергии, которые он выплеснул в мир.

Но Тиан мог полностью пропустить свой триумф. Купер выбралась из толпы и вошла в примерочную. Та была переполнена покупателями. Они командовали, требовали, умоляли. Напряжение зашкаливало.

— Где «Суаре»? Я на минуту выпустила его из рук, и его тут же кто-то увел!

— Мне нужен «Венчик»! Я должен его заполучить!

— Что значит — поставка через три месяца? Мне нужно четыре дюжины прямо сейчас!

Она увидела, как две хорошо одетые женщины чуть ли не дерутся и буквально рвут друг у друга из рук платье так, что тонкий шелк угрожающе трещит.

— Мы не справляемся, — задыхаясь, проговорила одна из продавщиц. — Они все как с ума посходили.

Купер вышла из примерочной и сквозь толпу на лестнице поднялась к каморке Диора. Она постучала в дверь, но он не ответил. Тогда она открыла ее и заглянула внутрь. Диор сидел, как испуганный ребенок: скорчившись на стуле, зажмурив глаза и заткнув пальцами уши.

Она осторожно положила руку ему на плечо. Он, вздрогнув, поднял на нее глаза.

— Послушай, Тиан. — Она жестом показала ему, чтобы он убрал руки. Он вынул пальцы из ушей.

— Они меня освистывают, — сказал он со слезами в голосе.

— Нет, Тиан. Послушай.

Из салона внизу донеслись звуки аплодисментов и одобрительные выкрики. На некоторое время они стихли, а затем возобновились с новой силой, когда на подиум вышла следующая модель.

— Они от тебя в восторге. Все говорят, что это самая значительная коллекция с довоенного времени, — продолжила она. — А возможно, самая значительная модная коллекция всех времен. Говорят, ты все изменил, ты создал совершенно новый облик, и теперь ничто уже не будет как прежде. Тебе больше ни к чему затыкать уши, мой дорогой. Ты сделал это. Твоя звезда взошла!

— О чем ты говоришь? — спросил он, будучи не в силах осмыслить ее слова.

— Тебе пора выбраться из чулана.

Она вывела его на лестничную площадку. Они смотрели вниз на возбужденную толпу и слушали аплодисменты. Он сжал ее руку, щеки у него были мокрыми от слез.

— Это все правда? — спросил он.

— Это триумф, Тиан!

Кто-то внизу, у лестницы, заметил его и крикнул:

— Смотрите, Диор!

Целое море лиц повернулось в его сторону. Он попытался метнуться в тень и снова спрятаться, но Купер вытащила его обратно на свет. Он смотрел вниз, на толпу. Люди аплодировали ему, кричали «браво!», слали воздушные поцелуи. Жаркая волна любви и одобрения, насыщенная запахами табачного дыма, духов «Мисс Диор» и шелка, прокатилась вверх по лестнице.

— Господи! Что я наделал? — спросил Диор.

— А ты так и не понял? — ответила она. — Ты покорил мир.

Можно покорить мир, но диоровский мир к моменту его триумфа уже, к сожалению, исчезал.

Спустя несколько дней после первого триумфального показа, газетой «Орор»[74], владельцем которой был Марсель Бюссак, была организована фотосессия диоровских платьев, чтобы продемонстрировать миру стиль «Нью лук», на который мечтал посмотреть каждый. По иронии судьбы дефицит тканей, да и сама новизна коллекции Диора означали, что все платья существовали на тот момент в единственном экземпляре. Они и без того уже вели достаточно бурную жизнь — тайком отправлялись в дорогие отели, чтобы по ночам их фотографировали редакторы модных изданий или могли хорошенько изучить закупщики, представляющие сети крупных американских универмагов, а по утрам спешно возвращались на авеню Монтень, где были нужны продавщицам для салонных показов. Это стало первым случаем, когда коллекция Диора увидела дневной свет за пределами особняка на улице Монтень.

Одежду собирались фотографировать на фоне рынка на улице Лепик, на Монмартре. Пестрые, хотя и несколько убогие, ряды уличного рынка, с тротуарами и мостовой, усыпанными мятыми капустными листьями, должны были составить интересный контраст изящным (и неприлично дорогим) творениям месье Диора. Наряды привезли в больших деревянных ящиках в кузове крытого фургона и вместе с молодыми манекенщицами, которые должны были демонстрировать одежду от Диора, незаметно доставили в бар в конце улицы. Торговля на рынке была в полном разгаре. Только что привезли бочки дешевого молодого вина из Божоле, которое пользовалось у парижан огромной популярностью. После лишений, перенесенных в годы войны, любая еда по-прежнему была объектом повышенного интереса. К тому же это был Монмартр, где в течение четырех лет люди питались теми самыми, подобранными на мостовой, мятыми капустными листьями, в то время как нормальные продукты доставались нацистам.

Первая манекенщица вышла из бара и двинулась вдоль прилавков навстречу фотографам из «Орор». Люди перестали торговать и торговаться и уставились на нее. Над улицей повисло гробовое молчание. Затем из дверного проема мясницкой лавки, торгующей потрохами, полился поток грязных ругательств. Торговка кричала, потрясая кулаками, лицо ее покраснело от ярости. Манекенщица притормозила, улыбка испарилась с ее лица.