— Не переживай обо мне, Тиан! Прости, что я такая уродина. Волосы скоро снова отрастут.

— Ты красавица, — сквозь рыдания говорил Диор.

— Знаешь, я им ничего не сказала, — сообщила Катрин, пока они пробирались сквозь толпу таращившихся на них во все глаза людей. Как и другие выжившие, она передвигалась медленной шаркающей походкой, ноги ее едва держали. Ей было двадцать восемь лет, но она казалась старухой. — Они пытали меня, но я им ничего не сказала. Расскажи об этом всем. Даже если никто не спросит. Скажи, что я молчала. Я никого не предала.

— Об этом теперь не волнуйся, — ответил Диор. — Никто не посмеет ни в чем тебя обвинить.

Чемодан Катрин, который несла Купер, совсем ничего не весил. Наверняка в нем было немного вещей.

— У вас есть какая-то одежда? — спросила Купер.

— Только та, что дали в Красном Кресте. Она вся не по размеру, но я хотя бы не мерзла. Когда меня арестовали, велели взять с собой белье и теплые вещи в Равенсбрюк, но как только нас туда привезли, всю одежду сразу забрали. А русские сожгли тюремную одежду подчистую, потому что она кишела вшами. Хотя мне хотелось бы ее оставить. Я к ней привыкла.

Почему ни одному из них не пришло в голову, что Катрин будет нечего надеть?

— Я принесу вам что-нибудь из своих вещей, — пообещала Купер. — Мы почти одного роста. — Заострять внимание на том, что Катрин худее нее на несколько размеров, она не стала.

— Что ж, — сказала Катрин, словно угадав мысли Купер, — такое бывает, когда годик погостишь у немцев. Не плачь, Тиан. Я правда сильнее, чем выгляжу, клянусь тебе.

Она повторяла эту фразу всю поездку до улицы Рояль. Диор, сидевший с сестрой на заднем сиденье и наконец совладавший с собой, теперь беспрерывно целовал ее руку. Она же неотрывно смотрела в окно.

— Господи… Как чудесно снова увидеть Париж. Словно прекрасный сон. — Она робко засмеялась. — Я ведь не сплю, нет?

— Нет, cherie, это не сон.

Катрин увидела киоск:

— Ой, а можно купить газету? Мы месяцами ничего не слышали о ходе войны, только слухи и перешептывания.

Они остановились купить Катрин выпуск «Ле Монд». Она даже не стала читать, а просто прижала газету к лицу, с наслаждением вдыхая запах свежей типографской краски.

— Именно так и пахнет свобода.

Диор продолжал говорить без умолку, но Купер уже успела его изучить, поэтому от нее не укрылось, насколько он испуган внешним видом сестры. Дело было не только в истощении. Во всем ее облике появилась какая-то надломленность. Она притворялась веселой, но под поверхностным весельем глубоко затаились мука и отчаяние. Она изо всех сил пыталась держаться и словно боялась расслабиться, чтобы тут же не развалиться на части. Казалось, она забыла, что значит быть собой.

Купер поспешила домой и отобрала для Катрин часть своего гардероба. Благодаря щедрости Сюзи он значительно пополнился, и у нее появились запасные вещи. «Ей наверняка пригодится нижнее белье, — думала Купер. — И теплые трикотажные вещи — вероятно, она мерзнет из-за своей худобы. И шляпка, чтобы прикрыть бедную лысую голову».

Когда она вернулась, Диор на кухне возился с приготовлением суфле. Катрин сидела у окна, закутавшись в шаль и глядя на крыши домов. Она повернулась к Купер, приветствуя ее своей жуткой улыбкой.

— Так прекрасно снова смотреть на крыши Парижа. От вида колючей проволоки и деревьев на горизонте, к которым никогда не сможешь подойти, так устаешь.

— Я принесла вам кое-какую одежду. — Купер протянула ей подношение. — Пожалуйста, выберите то, что вам подойдет.

— Ох, Купер. Вы и вправду так добры, как рассказывает мой брат.

— Это взаимно. Он тоже был необычайно добр ко мне.

— Доброта — самая твердая валюта человечества. Ее можно встретить даже в концлагере. Пусть странно вывихнутую и поломанную, но все-таки подлинную доброту. — Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть одежду. — У вас красивые вещи. — Но Катрин даже не пыталась к ним прикоснуться.

— Я подумала, вам может понравиться этот кардиган. Он очень теплый — из шерсти ягненка. И берет, пока у вас не отрастут волосы. — Купер протянула Катрин вещи в попытке хоть как-то ее заинтересовать.

— Такой хорошенький. — Катрин наконец протянула руку и робко погладила голубую шерсть. Купер в ужасе вздрогнула, только сейчас заметив на бледном запястье грубо вытатуированный синими чернилами номер: «57813». — Ах это… Мой номер. Ненавижу, когда он на виду.

Купер постаралась скрыть свои эмоции. Она, конечно, слышала, что в концлагерях людям ставят клеймо, но впервые увидела это своими глазами.

— Может быть, татуировку удастся свести.

— Может быть, — согласилась Катрин.

— Хотите, я принесу вам перчатки?

— А у вас найдется пара хлопчатобумажных перчаток? Это было бы чудесно. Мне так стыдно при мысли, что придется предстать перед Эрве в таком виде. Он меня не узнает.

— Он поймет. Попробуйте примерить кардиган. Вы, наверное, мерзнете.

Катрин скованными движениями вдела руки в рукава теплой шерстяной кофты.

— Он и вправду очень приятный на ошупь, — вздохнула она, обняв себя за плечи. — Спасибо.

— Пожалуйста, оставьте его себе. Мне он не нужен.

— В это трудно поверить. Но вы очень добры, — снова повторила Катрин.

Диор вышел из кухни, вытирая руки о фартук:

— Все почти готово. Прошу к столу, леди.

Они сели за маленький обеденный стол. Диор принес еду. Пахло так вкусно, что слюнки текли. Он запек суфле в отдельных формочках, и вышло великолепно: суфле поднялось пышной шапкой с золотистой корочкой. Открыв бутылку «Шабли», он разлил вино по бокалам.

— За Катрин!

Катрин засмеялась, но Купер заметила, что она почти не притронулась к вину. Она поставила бокал и теперь смотрела на суфле с тем же недоверчивым выражением, с каким до этого разглядывала одежду.

— Ешь, — подбодрил ее Диор. — Я приготовил его, как ты любишь. Как готовили в Гранвиле. Тебе нужно отъедаться.

— Да, — кивнула Катрин. Казалось, она с трудом заставила себя взять вилку. Положив в рот кусочек суфле, она закрыла глаза.

Диор выжидающе смотрел на нее.

— Вкусно? — спросил он.

Она проглотила еду и сказала:

— Это шедевр.

Он просиял:

— Ну так ешь же! Ты же знаешь, иначе суфле опадет.

Катрин съела еще немного. Внезапно она резко отодвинула стул и вскочила из-за стола.

— Простите, — выдохнула она и бросилась в туалет. Через мгновение они услышали, как ее рвет.

Диор застыл в ужасе:

— Что это с ней? — шепотом спросил он у Купер.

— Наверное, эта еда для нее слишком жирная, — также шепотом ответила Купер.

Он ударил себя по лбу:

— Господи, ну что я за идиот!

Катрин вернулась к столу:

— Прости меня, Тиан. Твое суфле восхитительно. Но мой дурацкий желудок, похоже, разучился принимать пишу.

— Ох, дорогая, это ты меня прости.

— Что вы можете есть? — спросила Купер.

— В тюрьме нам каждый день давали картофельный суп. Не суп — так, одна мутная водичка. Если кому-то случайно попадался картофельный очисток, он пытался растянуть его на весь день. Нам повезло. Мы работали на фабрике, поэтому в нас хоть как-то поддерживали жизнь. А других часто и вовсе не кормили… — Голос Катрин постепенно затих, а взгляд снова стал отсутствующим: перед глазами у нее была та жизнь.

Купер тихо встала и направилась на кухню. Она нашла несколько картофелин, морковь, лук и пучок петрушки. Тоненько нарезала овощи и бросила их вариться. Она слышала, как Диор и Катрин разговаривают вполголоса.

Когда овощи сварились, она отнесла супчик Катрин.

— Я чувствую, что причиняю вам ужасное неудобство, — вымолвила Катрин. — Мне сейчас неловко появляться в приличном обществе. Прости еще раз за суфле, Тиан. — Она медленно и осторожно начала есть суп, а Купер и Диор просто молча смотрели на нее. У обоих пропал аппетит, и суфле, к которому они так и не притронулись, медленно оседало в формочках.