О чём говорят обелиски? О чём говорят обелиски? О том ли, что время – в избытке, что тишь над землею повисла, как будто на тоненькой нитке. О том ли, что нету покоя, хоть сердце теперь из гранита, — а то, молодое, живое, в суровую землю зарыто! О чём говорят обелиски? — Ведь если б не пуля шальная — лишь вытяни руку – и близко живая поверхность земная! О чём говорят обелиски? — Что слышится в каменном вздохе? Тоска ль по избе неказистой, печаль по смятенной эпохе? О чём говорит их молчанье? — О том ли, что смотрят открыто прямыми своими глазами в бессмертье своё из гранита! О той ли речушке, где в заводь заброшены блики, как сети? А всё же на свете одна ведь такая, чтоб помнить до смерти! О чём говорят обелиски? — О всплесках волны на затоне, о лучиках скользких, как искры, что гаснут на теплой ладони. Настроено сердце, как компас, на строгий ваш свет, обелиски. Я слышу истории голос глухой, словно крик материнский. Покажется вдруг на мгновенье, и это мгновение свято, что тикает сердцебиенье в гранитной фигуре солдата. Листва, как осколки металла, врезается в землю со свистом. И нету забвения. Встала над ними земля обелиском. Где льют у подножья заката Дожди каждым летом косые. И мёртвые помнят солдаты, — у них в изголовье – Россия! Звезда на скале В настороженном пограничье над горизонтом, на скале, на высоте почти что птичьей её увидел я во мгле. Могилу эту, эту насыпь, где мне светила среди льда, наверно, сделанная наспех из жести старая звезда. И, осветив нетленным светом навечно здешние места, она стоит в обнимку с небом, звёзд дальних младшая сестра. Она стои´т уже полвека, и негасима, и светла. Мне кажется, что вся планета в её подножие легла. Ах, сколько их зажглось, лучистых, посмертно, звёзд моей страны! И горы, словно обелиски, под облака вознесены. Суровым временем обветрен, вот здесь я тихо постою. Я постою, чтоб тем бессмертьем проверить снова жизнь мою. Письма
Пол в щелях, и ставни не отвóрены, на пороге снег: дети на войне все похоронены — три войны за век. Сколько ни считала, ни кумекала, выплакавшись всласть, собиралась к внучкам – не уехала, — здесь ведь родилась, ведь еще из памяти не изгнаны давние года. Белые январские над избами виснут холода. И когда подёрнет коркой тонкою небо на заре и покроет снежною стежёнкою сено на дворе, и изба сама пургой побелится, подновится вдруг, и в печи от дров сухих поселится снова тёплый дух, — в праздничном платке присядет в горенке, скатерть обмахнет, вынет фронтовые треугольники — по складам прочтёт. Только радость тем чуть-чуть пригóрчена, что они опять — ведь просила! – пишут неразборчиво, как тут разобрать? Видно, к ним война и впрямь неласкова, если часа нет написать: здоровы, мол, и наскоро всем в конце привет. Сетуют – ещё мальцы зелёные, выросли иль нет… Матери не верят в похоронные двадцать с лишним лет. И лежат за окнами, под избами, кажется, века там нераспечатанными письмами белые снега… Н. Н. Сотников «Наша Лариса Васильева» Когда так говорят о популярном певце (певице), спортсмене (спортсменке) это не очень-то удивляет, потому как срабатывают десятки объяснений этому явлению, имя которому далеко не только мода как таковая. Но когда так ждут выхода на сцену, появления новых публикаций, во-первых, начинающей поэтессы, во-вторых именно поэтессы, а не поэта, невольно начинаешь размышлять о феномене такого творческого явления. Как сейчас вижу перед глазами представительный зал Дворца культуры имени С. М. Кирова на Васильевском острове. На сцену даже не вышла, а именно выскочила совсем юная девушка, и сразу же полились певучие и очень по настрою и по духу русские строки: «Ах, вы сани расписные!..» Номер Васильевой был лучшим в творческом отчёте редакции журнала «Москва». Для нас, ленинградцев, это был самый, пожалуй, яркий творческий дебют. И вот она уже лауреат премии Московского комсомола, а вскоре – собственный корреспондент «Литературной газеты» в Великобритании. До сих пор не просто вижу газетный текст, а словно слышу именно ее голос, который спешит нам поведать о том, как воспринимают англичане творчество Сергея Есенина. А ведь называлась публикация более чем непривычно: «Есенин в Лондоне». В Лондоне, как известно, он не был, но в то же время был вместе со своей вымышленной Анной Снегиной. .. И вот когда мне как старшему редактору редакции художественной литературы «Лениздата», которому поручили поставить большой проект «XX век: два лика планеты», я сразу же направился и к директору, и к главному редактору и убеждённо предложил именно Ларису Васильеву как составителя однотомника «Советские писатели об Англии». Мне назывались и другие кандидатуры, но я продолжал упорствовать. И вот мы стойм в фойе пятого этажа Лениздата и уже практически по-деловому обсуждаем, какой быть этой книге. Но прежде она благодарит меня за мою рецензию (а по сути дела – творческий портрет) под названием «Объективное волшебство». Публикация вышла в свет в журнале «Москва», как, впрочем, и большая рецензия моя на новую книгу стихов Юрия Воронова. Васильевой номер журнала послали в Лондон, а Воронову – в Берлин, где он был собственным корреспондентом на ГДР и Западный Берлин. Во-первых, я много моложе их обоих, во-вторых – ленинградец, не входящий в актив московской литературно-художественной прессы. |
