– Может, вы, Евдокия Федоровна, в своей бане агентов иностранной разведки привечаете? – без малейшей иронии вопрошал участковый Семён Лукин. – Или врагов народа, которые потом где-нибудь ведут пропаганду? Агитируют против советской власти?

– Да побойся Бога, Сёмушка! – отбивалась крепенькая маленькая старушка с румянцем на щеках и с почти полностью беззубым ртом. – Какая пропаганда-агитация! Мы с дедом скоро восьмой десяток разменяем – о душе думать надо!

– То-то – что о душе, а не о харчах и выпивке! Я ведь смотрел, что там, в корзинке вашей осталось: скорлупа яичная, кости от вареной курицы, кринка из-под сметаны. Да еще и бутыль из-под первача! Кому, спрашивается, вы пир устраивали?

– Поди, ты и сам не знаешь – кому! Им, проклятущим! И твоя бабка, царство ей небесное, угощение для них в баньке оставляла. И многие другие сельчане – тоже. Ведь с тех пор, как церковь наша сгорела, житья от них не стало!

Рассказы о навях – живых мертвецах – Лукин слышал с самого детства. Но никогда в них не верил. Да и не возникало еще случаев, чтобы этим существам приписывалось убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору! По крайней мере, не возникало до сегодняшнего утра, когда к нему домой, не дав отоспаться в воскресный день, нагрянули старики Варваркины, а с ними – еще чуть ли не пол-Макошина. И объявили, что в их бане лежат три трупа, кожа с которых исчезла, будто её никогда и не было.

Обезображенные тела строителей находились теперь в подвале, что имелся под полом отделения милиции, а Варваркиных участковый запер в кладовке, заменявшей камеру предварительного заключения. Допросить престарелых супругов он решил по отдельности, и первой пригласил для разговора бабку Дуню. А старуха вздумала нести всю эту чушь…

Вздохнув, Лукин препроводил Евдокию Федоровну обратно в кладовку и вывел оттуда её мужа – сутулого, широкого в кости старика, с всё еще яркими черными глазами и с волосами мучнистой белизны. После чего битый час выслушивал тот же самый бред уже от него – пока не спровадил и Степана Пантелеймоновича обратно в КПЗ.

Было от чего прийти в отчаяние! Семён не считал себя человеком тщеславным, однако в глубине души рассчитывал, что к завтрашнему дню, когда в Макошино прибудет следственная бригада из райцентра (куда телеграфировали обо всём случившемся), у него будут уже наготове имена главных подозреваемых. А старики Варваркины уж никак не тянули на преступников, способных содрать кожу с троих здоровенных мужиков и перемолоть им все кости.

Участковый со вздохом достал из ящика письменного стола бланки протоколов допроса, но что в них заносить – понятия не имел.

– Русский, немец и поляк танцевали краковяк, – с мрачным выражением пробормотал он.

В этот момент дверь отделения милиции распахнулась, и в кабинет Лукина ввалился бригадир строительной бригады, звавшийся Тихоном Тихоновым – будто в насмешку над его трубным голосом.

– Ну, и кто с моими ребятами такое сотворил? – прямо с порога пробасил он.

Что мог ответить ему Лукин? Пересказывать то, о чем поведали Варваркины, он не решился. И преподнес бригадиру версию: Русскова, Немцова и Полякова заманили в баню неизвестные преступники, может статься – душевнобольные. Напоили мужиков до полного бесчувствия, а потом прикончили зверским способом.

– Да я этих изуверов голыми руками задушу! – Проревел бригадир и в доказательство выставил перед собой толстенные ручищи. – И не стану дожидаться, пока из райцентра приедут какие-то там следователи! Сегодня же, в ночь, пойду в ту баню и этих… (он произнес непечатное слово) там подкараулю. Коль они один раз там были, придут и вдругорядь!

С теорией о том, что убийца всегда возвращается на место преступления, был знаком даже Семён Лукин. А потому, ничтоже сумняшеся, он хлопнул бригадира по плечу и заявил:

– Вместе туда пойдем! Устроим засаду. Оружие у меня есть, и, кто бы в баню ни заявился, вдвоем мы их всяко повяжем!

6

На этом месте поразительный сон Скрябина словно бы скомкался – однако не закончился. Николай вновь очутился возле жерла черной воронки, только уже под ним – как будто в глазу смерча. И некая сила стала вталкивать его в этот глаз. Да и сам он помогал ей, как мог, поскольку осознавал: там, внутри черноты, он должен еще увидеть нечто – самое главное. Вначале его голову и плечи обволок мрак; затем он втиснулся в воронку до пояса; и, наконец, оказался внутри неё целиком, всем своим существом ощутив, что он скакнул вперед во времени – недели на три или четыре.

Он снова был в Макошине, но уже в начале лета. Трава стала густой и пестрела цветами, а вода в Оке переливалась бликами, отражая полуденное солнце. Николай – уже в своей собственной ипостаси – находился на речном берегу, а чуть в отдалении галдело на разные голоса несколько десятков людей, собравшихся у самой кромки воды. И двое из них – дюжие мужики – держали на весу оплетенный веревками сверток. Скрябин, тотчас уразумевший, как они собираются поступить с этим (связанным человеком) свертком, ринулся вперед, чтобы предотвратить новое убийство. И на бегу сумел рассмотреть, кого обвязали веревками мужики: перепуганную до смерти девушку, глядящую на него, Николая Скрябина, с мольбой и надеждой.

– Нет! – закричал Скрябин, выхватывая пистолет – который и во сне оказался при нем.

Он должен был спасти её. Девушка отчего-то рассчитывала, что он её спасет. Но он еще только бежал к ней, паля из пистолета в воздух и продолжая кричать «Нет!», когда её уже бросили в реку. И окская вода будто втянула её в себя.

А в следующий миг Николай Скрябин пробудился: сел на кровати в гостиничном номере. И громко – не сонным голосом, а ясным и звонким, – произнес:

– Не так! – Он и сам не знал, что хотел этим сказать.

Но дальше всё и вправду пошло не так: после этого сновидческого происшествия нормальный сон Скрябин утратил напрочь. Да, в последующие ночи он порой погружался в дремоту, сморенный усталостью. Но поутру испытывал ощущение, будто не спал ни минуты – поскольку совсем перестал видеть сны.

Май 1939 года

Декабрь 1937 года

1

22-го мая Николай вернулся в Москву, где по каналам НКВД быстро выяснил детали событий двухнедельной давности. И – да: они в точности совпали с его ночными кошмарами.

Узнал он и другое. В понедельник, восьмого мая, в Макошино прибыл следователь из районной прокуратуры по фамилии Петраков. И получил на руки уже пять трупов вместо трех: тела Лукина и Тихонова отыскали в той же бане. Участковый и бригадир были освежеваны, как Руссков, Немцов и Поляков. Одежда их валялась рядом – измятая и разодранная; очевидно, убийц она не заинтересовала. И так же, как в случае с первыми тремя жертвами, пропала кожа убитых мужчин.

Григорий Петраков, которому поручили расследовать это дело, тоже оказался уроженцем тамошних мест: родился в Пятницком в 1910 году, как выяснил Скрябин. Но, в отличие от участкового Семёна Лукина, простофилей он себя не выставил. Григорий Иванович сделал три вещи. Во-первых, он отпустил домой стариков Варваркиных. Во-вторых, взял подписку о невыезде со строителей, мечтавших бросить к чертовой матери наполовину возведенный коровник и бежать из Макошина во все лопатки. А, в-третьих, действуя через голову своего начальства, отправил донесение обо всем случившемся в Москву, на Лубянку.

Скрябин без труда получил доступ к этому занятному документу. Но, когда прочел его, поневоле усомнился: а точно ли всё это написал прокурорский следователь? Никогда прежде Николай не встречал прокуроров, которые изъяснялись бы подобным образом. Текст письма – если отбросить преамбулу и подпись – был такой:

Считаю своим долгом сообщить, что 6-7 мая с.г. в селе Макошино произошло нападение на людей со стороны сверхъестественных существ, которых принято именовать «навы» или «нави». Они, согласно верованиям народного язычества, представляют собой возвращенных к мнимой жизни мертвецов, которые ходят, питаются и разговаривают почти как живые. Разве что, у них нет спин. А посмертная анатомия навей претерпевает столь радикальные изменения, что они приобретают способность как ходить по земле, так и плавать под водой, равно как и принимать облик представителей фауны. Представать в людском обличье нави могут лишь после захода солнца, а в виде животных способны появляться когда угодно. По некоторым поверьям, нави могут выглядеть днем как лишенные перьев птицы.