Жители Пятницкого сыскали пригодные доски и притащили их на погост, но к этому времени от деревянной церкви остались одни руины. Неестественно жаркий огонь сокрушил и истоптал храм: смял его крышу и стены, поглотил алтарь и царские врата, зачернил и стер лики святых на старинных иконах.

2

Начало ноября 1920 года выдалось на удивление морозным и в тысяче верст к югу от Макошина – в Севастополе, последнем оплоте Белой гвардии в Крыму. Лишь 12-го числа мороз начал спадать, и к воскресному утру 14-го ноября уже основательно потеплело, а на солнце и вовсе становилось жарко. Но горожане словно бы и не стремились насладиться одним из последних теплых дней уходящей осени. В то воскресенье улицы города были почти пусты, магазины и рестораны не открылись. И лишь возле Графской пристани толпился народ, да подтягивались запоздавшие повозки обозов.

Петр Николаевич Врангель, Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, тоже находился там, возле пристани. И картина, которая открывалась ему, давала хоть и малое, но упокоение его сердцу.

Два дня назад, ожидая скорого наступления красных, он отдал приказ: сухопутным силам для прикрытия погрузки войск и населения на корабли занять линию укреплений 1855 года – времен Крымской войны. Старые бастионы содержались в полном порядке, однако в Севастополе оставалось так мало боеспособных частей, что при атаке противника они могли только ценой своей полной гибели задержать его. Но – Бог не попустил: наступление Красной армии замедлилось. И сейчас уже было ясно, что эвакуация войск и погрузка на транспортные суда всех гражданских, не желающих оставаться под властью большевиков, пройдет благополучно.

Черного барона – высокого сухопарого человека в черной папахе, бурке и черной черкеске с погонами генерал-лейтенанта – видели и узнавали все. Ему кланялись люди в штатском, взмахивая платками и фуражками; ему отдавали честь военные; кричали «ура» пассажиры на переполненных кораблях, когда Петр Николаевич обходил бухту на катере. И он отвечал всем, кому только мог.

Ему тоже пора было покидать Севастополь. Но он не хотел делать этого, не произнеся последних, прощальных слов. И, когда его катер причалил к берегу, он пошел пешком, сквозь редеющую толпу, к гостинице «Кист» – трехэтажному, с белыми колоннами зданию, выходившему окнами на пристань.

Возле гостиницы, где располагалась оперативная часть штаба Главнокомандующего, еще суетились офицеры, готовя к погрузке последние документы и архивные материалы. А у самого крыльца собралось человек сто из числа горожан, да выстроились в две шеренги юнкера Алексеевского военного училища.

Петр Николаевич взошел на гостиничное крыльцо и замер, вглядываясь в лица тех, кто стоял перед ним – пытаясь навсегда запечатлеть их в своей памяти.

– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю, – заговорил Врангель, обращаясь к этим людям, многие из которых плакали, не стесняясь. – Мы идем на чужбину, но идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье!1

Окончание этой речи потонуло в разноголосых прощальных возгласах, благословлениях, горестных вздохах и – как ни поразительно – аплодисментах! Все поняли: это было прощание. Главнокомандующий отдал приказ юнкерам грузиться на корабли. А затем и сам со своими адъютантами медленно пошел от гостиницы к дожидавшемуся его у причала катеру.

Но прежде чем Врангель поднялся на борт, кое-что произошло.

Бледный молодой человек в форме флотского инженера-механика пробрался к барону сквозь толпу, держа за латунную ручку небольшой ящичек из полированного красного дерева – такой, в каких обычно носят морские хронометры.

– Ваше превосходительство! – Молодой человек слегка запыхался от быстрого шага. – Вы забыли вот это!.. – И он подал ящичек барону.

Но тот не протянул за ним руки – пристально поглядел в изможденное лицо инженера-механика, спросил:

– А что же вы сами-то – остаетесь?..

Молодой человек сморщился, как от сильной боли, но потом переборол себя, твердо кивнул:

– Да, ваше превосходительство. У меня в Севастополе мать – она больна и не перенесет морского путешествия. А бросить её я не могу. Так что – я пришел только затем, чтобы проститься и передать вам прибор!.. – Он так и держал свою ношу на весу, не опускал руку.

– Нет, – барон вздохнул, – не обижайтесь, голубчик, но я эту машинку брать с собой не хочу.

– Но почему же? – Молодой человек изумился. – Неужто вы считаете, что у вас не будет в ней нужды там – вдалеке от Отечества? – Он взмахнул свободной рукой – указал на дымящий тремя трубами бронепалубный крейсер «Генерал Корнилов», на борту которого должен был отбыть Главнокомандующий.

И Петр Николаевич слегка отрешенным голосом произнес:

– Потому что во многой мудрости много печали… Екклесиаст был прав!

Инженер-механик на несколько секунд опешил, но потом вздохнул – и опустил руку с краснодеревным футляром.

– Что же, ваше превосходительство, тогда – прощайте. И храни вас Господь!

– Храни Господь и вас! – сказал Врангель. – Быть может, мы с вами еще свидимся когда-нибудь!

– Сомневаюсь, ваше превосходительство! – Молодой человек развернулся и побрел против течения толпы – прочь от пристани.

3

Минул год.

Врангелевский инженер-механик флота нашел место учителя физики в одной из севастопольских школ для детей рабочих – и почитал это огромным для себя счастьем. После падения Крыма новые власти произвели преобразования, коих не пережили многие его жители, Врангеля и в глаза не видевшие. И то, что под топор красного террора не попал белогвардейский морской инженер, лично с бароном знакомый, походило на чудо.

Да и в селе Пятницком произошли перемены – правда, куда более обыденные, не трагического свойства. Молодой человек по имени Владимир Рязанцев – архивариус из близлежащего уездного города – отыскал в летописи XV века упоминание о том, что село, где располагался сгоревший недавно храм, издревле носило имя Макошино. И развернул целую кампанию «за возвращение Пятницкому его исконного названия». Причем кампанию на удивление удачную: населенный пункт почти сразу и переименовали. Пусть даже кое-кто и высказывался против, предлагая назвать точку на карте в честь какого-нибудь героя революции, ну, или, на худой конец – великого писателя. Однако уездные власти отвергли даже компромиссный вариант, предполагавший превращение Пятницкого в Красномакошино. Хотя впоследствии и выяснилось, что кроваво-кумачовый оттенок в наименовании пришелся бы селу в самый раз.

Май 1939 года

1

Огромное, похожее на кишащую муравьями коробку из-под торта, здание на площади Дзержинского в Москве не засыпало никогда. Днем и ночью сюда приходили и отсюда уходили люди, съезжались и разъезжались автомобили, стучали на пишущих машинках девушки со строгими лицами, и сновали по длинным, как парковые аллеи, коридорам люди в форме и в штатском. Располагавшееся на Лубянке учреждение называлось в разные годы по-разному, и в мае 1939-го оно именовалось Народным комиссариатом внутренних дел СССР.

О том, чем это учреждение занималось, имели представление все. По крайней мере, так принято было думать. Но в чреве лубянского кита скрывались такие разные разности, о которых не ведали даже самые осведомленные наркомвнудельцы – за редким исключением. Не говоря уже о простых советских гражданах. Тайная анатомия органов включала в себя загадочные элементы, порожденные отнюдь не марксистской атеистической идеологией.