Этот город был отвратителен и при его жизни, став совершенно безобразным после смерти. Эти руины не имеют эстетической ценности, даже с точки зрения постапокалептического гранжа. Руины, подвалы, оставшиеся дома и улицы сразу после катастрофы оказались заполнены гниющими останками людей и домашних животных, среди которых неделями ползали, кричали, стонали, медленно умирали и тоже превращались в гниющие останки немногочисленные выжившие. Сейчас основной смрад уже прошёл, и запах разложения говорит о том, что там умер недавно кто-то из переживших катастрофу или что сдохла крыса. Биоценоз остатков городов состоит преимущественно из крыс и немногочисленных медленно вымирающих людей. Насчёт крыс – может оно и к лучшему. Говорят, крысы очень умные, к тому же они всеядны, как был и человек, а ещё они умеют хорошо приспосабливаться и выживать. Быть может, они заменят нашу расу на пути эволюции разума.

Я ждал, когда же они все, наконец, перегниют. Первые годы я жил среди непрерывного острого запаха человеческого гниения. Оно растянулось на несколько лет из-за сырых, тёмных и не очень холодных, сопровождавшейся периодическими оттепелями зим, последовавших за катастрофой. Гниющие останки мешали искать еду среди руин. Почти везде, где могла быть еда, были и трупы. Иногда до еды было практически не добраться. Трупы привлекали и крыс, которых в первый год было мало, так что они не уменьшили число трупов, только обгрызли их, но на избытке мяса они постепенно размножились, выросли, а когда трупы все оказались доедены, стали голодать и пожирать друг друга, более мелких своих собратьев, так что выживали и давали потомство лишь крупнейшие. Мы, выжившие, скрывались в подвалах и пещероподобных руинах, баррикадируя вход на ночь камнями, потому что крысы нападают сворой на спящего человека. Мы всегда ходим и даже спим с тяжёлой дубинкой, не оставляющей крысам шанса. Тех, кто не освоил этого боевого искусства и не научился чутко спать, уже нет с нами. Но, несмотря на столь устрашающий рассказ, крысы – наши друзья. Мы не только защищаемся от них, мы на них нападаем. Крысы – наша единственная пища. Крысы, перерабатывая гниющее мясо человеческих тел, дают нам источник свежего прекрасного мяса и спасают нас от каннибализма. Найдя новое убежище на ночь, мы баррикадируем его позади себя и убиваем всех крыс, оказавшихся внутри, обеспечивая себя не только ночлегом, но и ужином. Когда-то мы пытались выращивать овощи, но на земле отравленной радиацией и химикатами, под пеленой пыли, закрывающей солнечный свет, в холоде, растения росли очень плохо, а теперь мы и подавно все ослабели, и не способны работать столько, сколько нужно для снятия урожая.

Я представляю себе величественную посмертность великих городов. Париж, Нью-Йорк. Я вижу эти уходящие в небеса руины когда-то зеркальных небоскрёбов с выбитыми стёклами, внутри которых скоро, когда природа начнёт возрождаться, начнёт формироваться вертикальная биоценотическая система. Представляю руины классических зданий, столь распространённых в западной архитектуре, сейчас они напоминают руины древней Эллады. Представляю, как бы это выглядело на фото, даже в фантазии своей выбираю интересные впечатляющие, завораживающие ракурсы, представляю эти руины в масле или в графике. Звуки мёртвого города тоже стали предметом моего творческого осмысления. Я часто сижу неподвижно днём где-нибудь на возвышенности среди руин и слушаю звуки мёртвого города. Был бы у меня рекордер и компьютер, я записал бы их и создал эмбиентный альбом, который так бы и назвал: «Звуки мёртвого города». Жаль, я не могу услышать эхо на мёртвых улицах – каньонах городов – гигантов. Сначала я собирался отправиться в путь в поисках великих городов, но силы быстро ушли. Теперь я просто не дойду никуда. Неизвестно, как будет обстоять дело с едой на бесплодной земле, возможно, я не дойду даже до следующего более менее крупного города, в руинах которого можно будет поймать несколько крыс. Теперь я предпочитаю не выходить за пределы известной мне территории. Время от времени я убиваю крыс в тех местах, которые мне хорошо знакомы и я знаю, где можно найти крысу и как её загнать, остальное же время, большую часть суток, я лежу или сижу в расслабленном состоянии.

Я живу на своей территории один, по возможности изгоняя пришельцев (если пришелец окажется слабее меня). Ресурс крысиного мяса тоже не бесконечен, к тому же крыс становится год от года всё меньше. Другие выжившие иногда объединяются в небольшие кланы, пытаясь контролировать более обширные территории городов, хотя смысла в этом не много, всё равно каждый охотится на той территории, которая может его прокормить, и слоняться по территории большего размера – лишь напрасная трата сил и энергии. Разве что такой клан сможет совместно защищать территорию нескольких человек от вторжений одиночек, но такие случаи крайне редки, одиночки либо живут на своих территориях, либо и так проходят мимо, не задерживаясь дольше, чем на сутки. Бродяги – третья стратегия существования в мёртвом мире. Интересно, они ведь идут всё время куда-то, значит, могут доходить до великих городов? Не знаю, нет сил даже размышлять об этом. Свободные художники выживания, быть может, у кого-то из них в грязном заплечном мешке лежит замусоленный блокнот, пара простых карандашей и нож. Остановившись на привал и разведя костёр, он, насытившись жареным крысиным мясом и возлежав в отдохновении на лохмотьях возле огня, открывает блокнот и вписывает ещё пару страниц в рукопись «На дороге» постапокалиптического мира.

Видели бы вы, как выглядит сейчас море. Оно совсем стихло, превратилось в какую-то лужу. И в нём тоже всё вымерло. На земле хоть крысы есть. Хотя, вероятно, на глубине могли остаться какие-нибудь беспозвоночные. Но ничего живого ни разу пока что не всплыло. Такое впечатление, что живым и подвижным, меняющимся и волнующимся море было до катастрофы благодаря обитающим в нём живым существам. Забросить в море сейчас удочку было бы подобно тому, как забросить удочку в унитаз, это лишь станет чёрным юмором или симптомом тяжёлой психологической патологии. Съехавший с катушек умирающий грязный оборванец, хихикая и кривляясь, закидывает удочку в мёртвое солёное болото, которое когда-то было морем, такая картина стоит у меня в голове. Может я видел это, а может, приснилось. Сознание давно не чётко, сон и реальность конкурируют по реалистичности.

Поиск иной еды, кроме крыс, продолжается беспрерывно, хотя и мимоходом. Можно разрывать руины, пытаться искать склады, обшаривать уцелевшие дома. Такой еды всё меньше. Все, наверное, мечтают найти склад с едой в сухом безопасном глубоком подземелье, где можно утроиться королём на весь остаток жизни, среди бесконечных полок, заставленных деликатесами, и писать мемуары при свете свечей или генератора, найденного там же. Но, это лишь мечты. Да, одно время мы пробовали выращивать в сырых подвалах грибы, им не нужен свет. Но грибы не очень много дают организму, а их выращивание, оказалось, тоже требует много сил. Традиция выращивать грибы осталась в прошлом, когда силы ушли.

А вот и мой сосед. Приехали. Опять на моей территории. Раньше я даже общался с ним, как и с другими. Сейчас я чувствую только всё усиливающееся раздражение, когда вижу эти опустившиеся создания, грязные, шатающиеся, обросшие, прикрытые лохмотьями, короче, такие же, как я сам. Может поэтому они меня и раздражают. Они заменяют мне зеркала, которые были бы сейчас совсем не уместны. Это моя территория, это единственное место в этом сраном грёбаном зловонном мире, где ещё не так страшно находиться. У меня тут есть только руины, и питаюсь я чёртовыми крысами. Понимаете – крысами! Так почему меня не оставить в покое хотя бы здесь?! О, как меня достали эти грязные дегенераты. Он еле ходит. И дошёл-таки до моей ловушки, и достал из неё только что пойманную – мою – крысу! Просто замечательно. Просто зашибись. Ещё и хочет убежать с ней. Я, конечно, бегаю уже плохо, но он-то вообще еле шевелится. Уже и крысу, наверное, поймать сам не может, вот и приплёлся сюда, чтоб обчищать мои ловушки. Я бегу за ним по лабиринту руин, среди обвалившихся стен, старых куч кирпича и бетона, торчащей арматуры и рассыпанного стекла, уже припорошенного грязью от времени, но всё ещё хрустящего под ногами. А вот и он. Не много же он пробежал. Упал, лежит в разломе бетонной плиты, прижимает к себе эту дохлую крысу. Боится. Правильно делает, что боится. Я отбираю у него крысу, он не отдаёт, боится, а не отдаёт, видно, голод сильнее. Тогда я душу его. Господи, как же он ослабел. Как грязный ягнёнок. Немного побившись, он затихает. Я беру крысу и кладу в свою плетёную сумку. Я устал, надо отдохнуть.