Не родись красивой, а родись счастливой.

Примерно так рассуждали жители Вельшского повята Градовского обвода Подоленского воеводства Великого герцогства Лях-Поляцкого, что граничило с Королевством Фризия –на западе, Царством Русичей –на востоке, с входящими узким клином от Холодного моря на севере промеж него и русичей землями, на которых с давних пор селились воинственные нордманы, управляемые избираемым на совете племен конунгом и Степным каганатом на юге, когда вспоминали о скандале, связанном с семейством пана Добруджанского, владельца самого большого поместья на территории повята.

Тема была свежей и весьма пикантной на вкус местной публики, поскольку какие еще происшествия могут взбудоражить сонное марево сельской глуши, как не известия о несчастьях, свалившихся на голову представителей одного из древних и знатных родов герцогства, в одночасье превративших их из почитаемых небожителей в презираемых грешников. Проживающие в ежедневной рутине селяне и горожане, а уж местные аристократы – тем более, с наслаждением следили за перипетиями происходящего в поместье Добруджа, обсасывая любую подробность, доходящую до их сведения, неважно, правдива она или нет.

Вообще, семейство это было на устах толпы последние пять лет, с тех пор, как умерла панна Славия, госпожа поместья, уважаемая местными жителями за доброту, благонравие и благочестие, а также за хозяйственную сметку, позволившую процветать землевладению и округе. Поскольку работы хватало, селяне и горожане были сыты, за здоровьем жителей, с легкой руки панны Славии, следили несколько лекарей, а духовность и некоторая образованность населения поддерживалась святой церковью при попечительстве все той же госпожи Добруджа.

Сама панна Славия была не отсюда родом, а откуда точно, местные особо не задумывались – вроде как с востока. Привез ее молодой тогда пан Тадеуш совсем юной девушкой из поездки очередной, поскольку состоял он на службе в Посольском приказе при Великом герцоге и разъезжал по свету чаще, чем сидел в родовом поместье. Иноземка была красива: глаза большие, синие, волос долгий, рыжевато-пшеничный, личико белое, сама хоть и тоненькая, но все при всем, говорила певуче так, была уважительна, степенна, деловита. А уж из какой семьи – знатной либо купеческой – сплетникам выяснить не удалось. Одно знали точно - сирота. Но с приданым.

Прижилась панна в повете сразу, как родилась тут. Может, красой взяла, но скорее – хозяйским умением. И то сказать: сам-то пан Тадеуш в дела поместья не вникал, отсутствовал больше, а управляющий пользовался и драл с селян три шкуры, да и городок центральный обирал не по-детски. Владелец в короткие наезды ходоков от «обчества» выслушивал, обещал разобраться, но, за приемами да увещеваниями управляющего и мешочками с золотом на расходы, реально ничего не предпринимал, уматывал в очередной вояж, а местные оставались терпеть.

Госпожа Славия сразу в дело вошла и взяла в оборот управляющего: учетные книги проверяла лично, разговаривала с главами деревень, городским головой, слугами в поместье, и по итогу выгнала зарвавшегося управленца в шею, предварительно выпоров публично на городской площади; те же , кто ему помогал, сбежали сами.

В течение 15 лет иноземка превратила поместье Добруджа в богатое крепкое хозяйство, заслужив уважение всех и вся, ее даже герцог привечал. Ничто не оставалось ею не замеченным: по полям ездила в любую погоду, следила за дорогами, поборами не угнетала, разрешала пользоваться хозяйскими лесами- без фанатизма, конечно, не щадила лодырей и воров, помогала жителям советами, решала проблемы. В общем, была матерью народа, так сказать. А вот семейная жизнь господ не удалась…

Пан Тадеуш был красив, статен, обходителен, успешен по службе, но дома бывал редко, жену воспринимал больше как источник благосостояния и чрево для наследника, которого от нее так и не дождался, увы: Славия родила единственную дочь, Арину, через два года после свадьбы, все же последующие беременности заканчивались либо выкидышами, либо младенцы не доживали и до года. И с каждой неудачей отношения супругов все более и более ухудшались.

Когда Арине исполнилось 13, панна Славия умерла: очередная беременность закончилась выкидышем, и после неё госпожа с постели уже не встала, тихо отойдя в мир иной. Супруг не явился даже на похороны, прислал нового управляющего и начал жить холостяком в столице. На дочь и раньше внимания особо не обращал. А теперь и вовсе забросил: лишь изредка управляющий, господин Врочек, передавал ей короткие записки от отца – ничего не значащие, холодные, безразличные, типа: «Как учеба? Здорова ли?». За положенные три года траура пан Тадеуш в поместье не показывался ни разу, что не могло не отразиться на отношении местной публики к Арине: про неё не вспоминали аристократы, не уважали слуги в доме, даже церковники пренебрегали разговорами с девочкой.

Все повторилось: управляющий начал чувствовать себя хозяином в поместье, но работать не желал, вернулись непомерные поборы, чтобы обеспечить потребности владельца: пан Тадеуш ограничивать себя в тратах определенно не стремился. Постепенно поместье приходило в упадок, слуги разбегались, усадьба разрушалась…

Арина, в силу молодости, на процесс этот никак повлиять не могла- кто станет слушать малолетнюю панночку, пусть даже и наследницу? Мать ею, при жизни, занималась, знамо дело: и сама учила по хозяйству, и учителя жили в усадьбе. Оно, и панночка была, несомненно, талантливым ребенком: грамоту освоила рано и быстро, любила читать, играла на клавесине, с сенными девками рукодельничала, за цветами в саду ухаживала – все, как положено юной аристократке. Но теперь, сиротой при живом отце, стала тихой и задумчивой, незаметной даже в стенах родного дома.

На содержание девочки управляющий не тратился–отцу не надо, а ему зачем? Учителей рассчитал, клавесин продал, кормил плохо, а то и забывали слуги к столу позвать, про наряды и вовсе Арина не заикалась-боялась, что напомнит, а ее и совсем со свету сживет Врочек, сладу с ним не было. По мере взросления девушки, смотреть он стал на панночку как-то по-особенному, будто примерялся.

От таких взглядов Арине становилось не по себе, хотелось помыться, настолько грязной она себя чувствовала. К чему такой интерес управляющего может привести, девушка понимала: не в лесу жила, игрища молодежи дворовой видела, чем порой кончаются перегляды да смешочки по углам знала. Поэтому старалась отсиживаться в комнате, по дому ходила с оглядкой, чтобы лишний раз с управляющим не встречаться, да и не только с ним–от молодых парней также пряталась. И боялась – чем дальше, тем больше.

Тревогу девушки разделяла ее кормилица Дина-единственный близкий человек, оставшийся рядом. Женщина переживала за хозяйку как за дочь, писала пану про житие наследницы, просила позаботиться о ее будущем. Но все письма ответа не имели: то ли отцу было наплевать, то ли не доходили до него жалобы. Так и жили две женщины в тревоге и небрежении.

***

Траур закончился, Арине исполнилось 16, стать родительская в ней проявилась в полной мере: девушка была очень красива, похожа и на Тадеуша, и на Славию сразу. Высокая, 2 аршина 6 вершков (примерно 168 см), коса до пояса рыжеватая, как у покойной матери, брови прям рисованные, ровные, ресницы темные, густые прятали большие сине-серые, грозовые очи; ходила степенно, говорила спокойно, негромко, но веско, не лепетала дурочкой. Только вот стройность ее походила на худобу, да и бледна, пожалуй, была излишне, но такая невеста-подарок. А вот женихов на горизонте не было. Будущее разоряемого поместья надежд на приличное приданое не оставляли, а одной красотой сыт не будешь.

Да и некому было о замужестве панны Арины печься, ее отец сам жениться надумал: овдовевший дипломат пустился во все тяжкие, менял любовниц, кутил, на балах в столице молодых девиц смущал, выбирал побогаче. Со службы ушел, что-то не заладилось, темное дело, по слухам, опять же: испортились вдруг его отношения с герцогом, в немилость попал. А за что, почему – в повете никто не знал.