— Обратно, сию минуту назад! Назад, говорю тебе!

Франсуа заколебался. Рядом стоял матрос; его крепкое, обветренное лицо вдруг передернулось, прищурился левый глаз, он резко повернулся и решительно направился к фуре. Франсуа постоял еще полсекунды и побрел назад. Рука Винсента все еще сдавливала его бицепс.

— Ты взбесился, что ли? — прошептал Винсент.

Голый мужчина, увидев их, застонал сильнее. Он выкрикивал какие-то слова, умоляя избавить его от нестерпимой муки. Только теперь путешественники увидели, что он стоял в муравьином гнезде. Франсуа почувствовал, как рука Винсента сжалась сильнее.

Матрос, не оглядываясь, спешил к фуре.

— Запомни, друг, — уже спокойнее сказал Винсент, — ты можешь благополучно застрелить десяток негров, изнасиловать дюжину женщин, но все наше дело пропало, если ты выкинешь что-нибудь подобное.

Колониальное управление шуток не любит. Вернувшись в Париж, ты можешь, если хочешь испортить себе карьеру, писать в газеты, но если ты здесь скажешь хоть слово — пиши пропало! Одно то, что ты заинтересовался судебной расправой местных властей, может стоить нам жизни. Пристрелят потихоньку где-нибудь по пути, а в газетах напишут, что дезертиры, сбежавшие с дорожных работ, убили двух проезжих, и дело с концом!

Вот уже третий день отряд продирается сквозь тропический лес. Все идут пешком, несколько лошадей везут пару-тройку клеток. Остальные остались на Экваториальной станции. Дюваля нет. Он исчез еще до того, как экспедиция достигла станции. Франсуа совсем пал духом. Невыносимая жара. Одежда плотно прилегает к телу: москиты проникают всюду и не дают ни минуты покоя. Крохотные пиявки быстро пробираются сквозь фланель и жалят не хуже москитов.

Над головой, спереди, сзади сплошной хаос ветвей, листьев, стволов.

Гайд-парки, саванны остались в памяти, как ясный сон, как далекое воспоминание.

Франсуа трясет лихорадка. Нечем дышать, но надо идти, разводя ветки, увязая по пояс в грязи, отгоняя москитов, сбрасывая с себя пиявок.

Парит, как перед грозой во Франции, но воздух в тысячу раз гуще. В эту пору, перед сезоном дождей, духота достигает предела. В глазах поминутно зеленеет, пляшут разноцветные круги, колени подгибаются. Винсент хватает друга за руку, ставит на ноги, и они идут, плетутся дальше и дальше. То и дело приходится останавливаться. Огромная трясина, сколько хватает глаз, блестит темным зеркалом. В него вросли, впились тысячерукими корнями деревья. Ни пройти, ни проплыть. Ищут проход, обогнули, пересекают рукава реки, каналы без конца и края и снова оказываются перед мангровым озером. Посередине всплывает какой-то черный ломоть и погружается снова. Это бегемот — он не страшен в этом жутком лесу, где на каждом шагу змеи, муха цеце, малярия.

Винсент не говорит ни слова. Он сам, опытный, бывалый путешественник, безмерно страдает. Он давно бросил развлекать Франсуа и следит только за тем, чтобы тот не упал.

Головорезы идут молча. У них нет оружия. Вооружены только Винсент и больной Франсуа. Головорезы идут впереди, и яростная ненависть их взглядов погружается, за неимением двух французов, в зеленые чащи тропического леса.

Выпрыгивают два зеленых попугая и, как клоуны, начинают что-то лепетать. Франсуа не видит и не слышит. Он начинает забываться. Все чаще он оказывается в Париже — в Булонском лесу — нет, это саванны, и голый мужчина, облепленный мухами — не мужчина, а женщина, это Камилла — она дико визжит, протягивает руки к Франсуа: «Где ты был так долго, я умираю!» Франсуа чувствует, как у него слабеют колени, он садится, он ложится спать.

Сильным движением руки Винсент еще раз поднимает Франсуа, омывает ему лоб водой, пытается влить сквозь стиснутые зубы немного коньяка. Но зубы щелкают, как пулемет, дикий взгляд блуждает в пространстве.

«Стойте», — кричит Винсент. Отряд останавливается. Сбрасывают одну из клеток, она с тяжелым хлюпаньем уходит в грязь, и на спину лошади привязывают Франсуа. Винсент затягивает узлы. Старик из Камеруна возится вокруг Франсуа, растирает ему затылок, стучит по спине. Последний узел завязан, отряд трогается. Рядом с потерявшим сознание Франсуа, поддерживая его, гладя по голове, идет старый негр и рассказывает ему сказку:

— …Собрались гости.

Когда вода уже кипела и клокотала — леопард осторожно развязал котомку. Но какой же ужас он испытал, когда там не оказалось черепаха! Встревоженный леопард стал торопливо копаться в орехах и листьях. Тут и кизяки покатились из котомки, и он понял, как черепах от него сбежал. Все гости смеялись над ним, некоторые говорили даже, что леопард просто хотел их обмануть. Смеясь и издеваясь над ним, все ушли. Леопарду было очень плохо, он лег в кровать, и сыновья решили, что он хочет забыться сном. Но они ошибались, потому что леопард только закрыл глаза, чтобы спокойно обдумать, как ему вернее отомстить.

Дружба собака и черепаха ничуть не ослабела; они по-прежнему навещали один другого и часто говорили о своем неудачном приключении. При этом собак произносил длинные речи об «испуге» и однажды сказал: «Если бы мне, например, сегодня свалился бы на голову орех, я не издал бы ни звука, а просто сказал бы: «Гм! гм! гм! Макекембе-ла-моту-ла-моту-ма!»

«Если ты так уверен, — ответил черепах, — то могу тебе только сказать, что я хотел бы еще раз попробовать это дело, но только я должен знать наверняка, что ты не закричишь. На этот раз никакие хитрости не помогут — леопард наверняка убьет нас обоих…»

«Жестоко с твоей стороны не верить мне», — сказал собак и приуныл. Черепаху стало жаль его, он подал ему руку и обещал завтра же утром еще раз отправиться с ним за орехами. И впрямь, первые солнечные лучи озарили обоих друзей, шедших рядом к ореховому дереву. На этот раз черепах одолжил у одного знакомого здоровенную торбу, куда оба должны были прятать орехи. Они нашли достаточно орехов, и черепах остановился, чтобы передохнуть, как вдруг в ветвях орехового дерева что-то зашуршало.

Вдруг что-то зашуршало в ветвях, что-то свистнуло в воздухе и с хряском вошло в тело. «Пигмеи! — отчаянно закричал Винсент, — пропал Франсуа», — бросился к другу, вырвал вонзившуюся стрелу, затем выхватил нож и дрожащими руками начал быстро вырезать мясо вокруг треугольной раны.

Что-то вновь зашуршало в зеленых зарослях. Винсент хотел уже оставить Франсуа и схватился за оружие, но в эту минуту в десяти шагах от него появился Дюваль.

Дюваль поднял револьвер и, не переводя дыхания, выпустил все шесть пуль туда, где зашелестели ветви.

Что-то зашуршало еще раз, захлюпало по воде и все стихло. Не останавливаясь ни на миг, словно рабочий у станка, Дюваль достал горсть патронов и вогнал их в револьвер. Теперь он прицелился в головорезов. Прошло несколько секунд — целых столетий. Дюваль медленно опустил револьвер и вдруг спокойно спрятал его в кобуру.

Тем временем Винсент, сдерживая комок в горле, вытащил из сумки пакет ваты, выдернул кусок размером с кулак, смял его в руках и воткнул в ужасную дыру на груди Франсуа.

— Не выживет! — мрачно и решительно сказал Дюваль, подойдя. — Если вы даже вырезали отравленную ткань, он все равно умрет от раны.

— Вперед! — вне себя крикнул Винсент, и отряд двинулся дальше.

К вечеру добрались до деревни. Несколько вековых баобабов, огромные банановые пальмы над бамбуковыми хижинами… Винсент вошел в первую же хижину. Дом был пуст, будто вымер. Он послал старика искать людей. Спустя четверть часа тот вернулся, размахивая руками.

— Негр не хочет давать есть. Говорит, нечего есть, — сказал он.

Тогда Винсент, поручив Франсуа и негра заботам Дюваля, пошел сам. Он миновал несколько хижин, вошел в крайнюю с противоположной стороны. Она была пуста, на полу валялись огрызки бананов. Войдя в хибару, он опустился на пол, чуть раздвинул тростник в стене и встретился глазами с чьими-то черными блестящими зрачками.

Делом секунды было просунуть в щель револьвер.

— Иди сюда, собака, — коротко приказал Винсент.