О Африка, о жизни колыбель О Африка, о жизни колыбель, о континент таинственный и страстный, Сухая жаркая постель, блеск глаз и стан извилистый, прекрасный, Здесь губы чувственны, полны, здесь тело в поиске объятия, Глаза лукавы и вольны, на смуглой коже, в ярком платье. Не древней, не в замшелых мхах, хоть возраст Африки почтенный, Она мне чудится в цветах, далёкий образ сокровенный. А может, голая Сахара, песков бескрайность, перспектива, А может, точки каравана, в арабских песнях и мотивах. Здесь жизнь когда-то началась, расширилась и растеклась по кругу, Как Нил, по землям разлилась на север, дальше от истока, с юга. О Африка, о чёрный континент, последний островок свободы, Где жизни прежний инструмент в единстве духа и природы. Но тщетно: занесли сюда ростки и семена Европы, И бледнолицых длинная рука в желании захватить все в мире тропы. Беги, как быстрая газель, в лесах укройся и саваннах, Чтоб жизни новой карусель осталась где-то в головах и планах. А ты по-прежнему живи, без спроса, по заветам предков, Лучи горячие лови и охрой расставляй отметки. Земля неизвестная: память об ушедших Памяти Высоцкого Оставили память надолго. Поэт есть во всех городах, Ваганьковский образ дополнен, и пушкинский будто размах. Москва, где Каретный проулок, Грузинская улица, дом, Таганковский Гамлет нам дорог, с гитарой Высоцкий сцеплён. А я же запомнил другое: в горах, где свободно, светло, Где эхо звучит гробовое и дышится где тяжело, Воздвигнут народной рукою, погосту как будто взамен, С какой-то нездешней тоскою, стоит и не ждёт перемен. Подарок, достойный поэта, в земле давит грудь постамент, А здесь он один, много света, не нужен другой монумент. Плато, средь камней и ущелий, открыт ветрам ночью и днём, На счёт свой не надо сомнений, всё в прошлом, и думать о ком? Один, наконец-то свободный, не надо себя предъявлять, Душа, мёртвый разум холодный, о чём можно там горевать? Могла бы сдержать от падения любовь, да иссякла вода, А может быть, сына рождение продлило минуты, года. Да что говорить, всё пустое, теперь только титры, конец. Всё в жизни вполне наживное, лишь смерть нам пригладит венец. Закончились сроки и строки, другой путь торопит идти, А суд, как для всех, будет строгий, но, Боже, помилуй, прости. Несколько слов об Окуджаве
Печаль стара, как в солнце жгучем пятна, Придёт внезапно, дверь толкну ногой, Не то что больно – просто неприятно, Когда в висках сожмёт своей рукой. И где живёт, в каком пространстве дома, Откуда выйдет, может быть, из стен. На кухне сядет, дома всё знакомо, Поправит платье, пыль стряхнёт с колен. Да что такое, я не звал подругу, Уйди обратно, мне не нужно сцен, И я бегу к спасательному кругу: Гитары звук разрушит грусти плен. Дрожит струна, вибрирует и плачет О том, что было, будет и прошло, О том, что скоро новый будет начат, День уходящий в небе, за окном. Печаль стара, и я немного старый, Старуха, вон, гоню тебя метлой, Тебе не друг я и не славный малый, Иди своей дорогой, стороной. Она исчезла, сгинула, пропала, Её не слышно, буду вновь живой, Пока гитара жалобно звучала, Уже спокоен, с трезвой головой. А коль замолкнет, значит, надо снова Колки тянуть, аккорд перебирать, И будет тихим, тихим моё слово, О чём грустить, о чём мне горевать. О Высоцком Ну почему звезда, сгорев, сорвалась, пустым оставив чёрный небосклон? Тянулась нить над пропастью, порвалась, и зал пустой, и сорван микрофон. Как получилось, вышло, неужели поэты смертны, взяли и ушли, Как птицы сели, а потом взлетели, свободны души, лёгки и вольны. Я понимаю, там совсем не скучно, и тесным будет слаженный союз, И каждый равный, каждый будет лучший, любимец рифмы и служитель муз. А может, сон и будет завтра с нами, на сцене он, спасибо, что живой, И прохрипит: «Я снова буду с вами, мне душно там, лежать в земле сырой». И скажет: «Корабли вернутся, чуть постоят и двинутся на курс, И струны, верю, крепки, не порвутся, я обещал, я знал, что к вам вернусь». Сорок лет Сорок лет, не так уж мало, жизнь прошла в черёд, Как Высоцкого не стало, прерванный полёт, Неужели быть оборван должен путь и срок? Лист качался, вот и сорван, лёг, как всё, у ног. Семена рассеял ветер, поросла трава, – Эй, прохожий, не заметил? Здесь душа жила. Как жила, горела, пела, на разрыв и бег, А кому теперь-то дело, кто ты, человек? Фотографий, плёнок, текстов, разве он забыт? День тот жаркий, душный лета, и проспект забит. Новый ритм, исканий темы, темп бежит вперёд, А теперь, пожалуй, нервы больше не сдают. Тих, спокоен и задумчив, на могиле тень, Дождь прошёл, почище, лучше, вот и кончен день. |
