Я погружаюсь постепенно в колодец времени глухой,

Как археолог, непременно снимаю с прошлого я слой.

Эль-Джем, арабское звучание, сейчас, а раньше был Тисдрус,

Страдание, гнев и ликование, убийств и зрелища союз.

Иду вдоль стен я амфитеатра, суровый, мрачный Колизей,

Рабов в подвалах, вероятно, вели сквозь арки галерей.

Чтоб там, на сцене и арене, под рёв звериный, на песке,

Не в милом сердцу Карфагене, уснуть навеки на клинке.

Ужель богаче Рима город, забыл он римский легион,

Налоги гражданам лишь повод, сенат покажет – главный он!

Недолго кровь лилась рекою, чужая слава режет глаз,

Разрушить всё, стереть рукою – отдал такой сенат приказ.

И вот закрыли смерти театр, теперь для стройки мрамор есть,

Доволен римский император, с ним будет слава, будет честь.

И раб вздохнул, его услышал далёкий справедливый Бог,

Быть может, он к свободе ближе, иль для другого приберёг?

А я спущусь опять в подвалы, истлели тени живших здесь,

Вот переходы, вот завалы, вот на трибунах можно сесть.

Стоят развалины пустые, давно впиталась кровь в песок,

Торговля, лавочки простые, но жутко всё же, между строк.

Чужая жизнь видна порой не сразу в окне машины, нового авто,

Но всё же верю честному рассказу о том, как есть, без глянца

                                                                                                   и кино.

Край сказок, моря, Аладдина, колдун-старик, затворник

                                                                                               и Магриб,

Пустыни древней, джинна-исполина, молитв, к которым вовсе

                                                                                            не привык.

В дороге вижу рощи из оливы, в сухой земле дающие приплод,

Но всё же живы, спелы и красивы, и урожай динар два раза

                                                                                           каждый год.

Жена-хозяйка – серым кардиналом, в семье царит простой

                                                                                           матриархат,

Идёт на рынок, кухню иль к хаммаму, а муж с кальяном, курит

                                                                                                 самосад.

Да, мусор, грязно, это месть стране за бедность, хлопоты, обиды,

А дома чисто, можно спать в траве, не обращать внимания

                                                                                                 на виды.

Когда же свадьба? Покажи себя, пусть гости видят щедрость

                                                                                                 и уборы,

Любовь со временем возникнет из огня семейного достатка,

                                                                                           разговоров.

Брак здесь решает мать для сына, невестку как на рынке выбирать,

Как яблоки или головку сыра, а развестись нельзя: все будут

                                                                                              порицать.

Сидел я долго, с жадностью внимал рассказам честным,

                                                                                 беспристрастным

И понял, что чуть-чуть ещё узнал Восток, где тонко всё и,

                                                                       в общем-то, прекрасно.

Жил бы я в эпоху Рима, мог бы если выбирать,

С кем пошёл в поход строптиво – за иль против воевать?

Вот вопрос себе поставил, кто мне Рим и кто другой,

Ну а всё же кто бы правил моей мыслью и судьбой?

Рим, конечно, это сила, мощь владений, красота,

Но пороки, власть изжилась, и не милуют Христа.

Может, ближе к Карфагену, у охотников морских,

Иль в пустыне ждать измены средь соратников своих.

Финикийцы славны морем, им свобода – это хлеб,

Ну а Рим народным горем не печётся, будет слеп.

Деньги, власть, карьера, связи, и рабов для всех и вся,

Деньги есть, из грязи в князи, демократия своя.

Карфаген погибнуть должен, быть под римскою стопой,

Чтоб империю продолжить, и для Африки чужой.

Но не так легко на деле взять, увидеть, победить.

Три войны пришлось затеять, три похода снарядить.

Я заметил, что в конфликте, что прошли или идут,

В отдалении я ставки не на лидера кладу.

Вот пример Саддам Хусейна и с Америкой конфликт:

Ещё в школе я поставил на Ирак и был побит.

А потом Каддафи тоже был повержен и убит,

И опять ошибка вышла, хоть конфликт и не забыт.

И у нас на белых ставил, и опять я проиграл,

Неужели я возглавил неудачников квартал?

Политически незрелый, иль стратег я плоховат,

Буду красный или белый, попаду я в рай иль в ад?

Ну да Бог с ним, с Карфагеном, что империи считать?

Взлёт короткий, рост недолгий, а потом им пропадать.

Я пойду своей сторонкой, так пройдёт земная власть,

Чтоб во времени воронке расцветать и исчезать.

Вот и всё, пора обратно, возвращаемся домой,

Завершаю, вероятно, я знакомство со страной.

Стал немного я поближе, стал чуть больше понимать,

И устав чужой я вижу, стал без страха принимать.

Пусть Аллах живёт на небе, смотрит молча на людей,

Что в нужде в духовном хлебе, будто белки в колесе.

Ведь менять араб не может всё, что предки предрекли,

Даже если сердце гложет, должен ношу донести.

Я сравню его с верблюдом, что везёт свой груз вдвойне,

Жизнь – борьба и с чем-то схожа, хоть не сразу видна мне.

Утром встали, быт крестьянский, пока в воздухе легко,

Труд тяжёлый, мусульманский, христианский – всё равно.

Чуть возникнет где осечка – грешник должен быть в аду,

Встрепенётся вдруг сердечко, будет проклято в роду.

Не сторонник я ислама, мусульманином не стал,

Но Коран с собой, пожалуй, я бы взял да прочитал.

Иногда смотрю на русских, и мне стыдно за страну:

То ль потребности их узки, то ль чего-то не пойму.

Уступить дорогу старшим, улыбнуться на ходу

И трудиться честным маршем нам, наверно, ни к чему.

Или время изменило и сорвало с русских лоск.

Уважаем только силу, да используем ли мозг?

Ну да ладно, я надеюсь, что возьмём мы не числом

И что, в будущее целясь, путь свой всё же обретём.

И Аллах, Господь поможет нам в дороге и в пути,

Птица Сирин путь проложит, край заветный нам найти.