И я сплюнул на пол кровь, которую перед этим добыл из разбитой губы, потеребив ту языком.

— Что? — взревел Газван, вскакивая с места. — В моем доме моего гостя? Даже нет — моего друга!

Если он сейчас еще и «брата» скажет, то не удержусь от смеха. А потом поеду в Иран выяснять, нет ли там каких корней моего рода.

— Подтверждаю, — вступил в беседу Ровнин, стоявший за моей спиной. Он уже где-то оставил зонтик, зато раздобыл чашу с вином. — Если бы я не подоспел, то сейчас там лежало бы тело Максима, неживое и пустое, как шаманский бубен. Эти ребята определенно хотели сообразить его на троих.

Говорю же — Олег Георгиевич из каждого слова выгоду вытянет. Он только что сообщил при свидетелях, что спас мою жизнь, а подобная услуга, озвученная публично, требует непременного ответного реверанса в виде аналогичного поступка или нескольких других, попроще. Нет, можно и не возвращать, но все будут знать, что ты далек от такой вещи, как глубокое уважение.

— Я один, — встал со стула и Самвел. — Я ехал на день рождения к другу, зачем мне охрана? Со мной только водитель, но он сидит в машине, больше никого. И потом — зачем мне тебя убивать, инчо? Ты мне зла не делал, долгов за тобой нет. Мне не нужна твоя жизнь.

— Ай, какая разница! — перебил его Газван. — Ты, не ты… Моя вина! Я думал — тут только те, кто мой друг, все будут есть, пить, веселиться! Охрана? Для чего⁈ И вот результат.

— Человек жив — и ладно, — сказал кто-то из гостей. — Всякое бывает.

— Может, залетные? — раздался еще чей-то голос. — Мало ли?

— К этому русскому человек крови Самвела подходил, — возразил мой сосед по столу слева, тот, которого я не знал. — Сам видел. Говорил плохие слова.

— Ай, нехорошо!

— Теперь Самвелу придется доказывать, что это не он.

— Узнаю, кто это все устроил, — хмуро пообещал глава вурдалачьей семьи, глядя на меня. — Слово. Потому что мне не нравится это «ты, не ты». Когда я — тогда я. А когда нет, тогда все станут говорить о том, что семья Саркисяна забыла о правилах приличия… Мне такое ни к чему.

— И приведешь их ко мне, — сказал Ровнин, бросив в рот виноградинку. — Вы стали слишком часто лить кровь просто так, Самвел. Ну-ну, не супь брови, не конкретно ты. Вурдалаки в целом. Расслабились, поверили в то, что на дворе новое время, забыли о том, что есть не только Покон, но и Закон. Виновных мы покараем сами, а остальные пусть знают — время, может, и новое, но когда кое-кто перестает видеть границы, то поступят с ним по-старому. Посыл ясен?

— Предельно, — совсем помрачнел Саркисян, и его можно понять. Он тут ни при чем, но случись конфликт вурдалаков с отделом, то именно его сделают крайним. Его голова станет платой за мир. Его и его семьи.

— Докажи, что это был кто-то не из твоих, и претензии будут сняты, — добавил я, поняв, что мой собеседник сейчас покинет зал. — И еще, говорю при свидетелях: если меня не станет до того, как это случится, все будут знать, кого в этом винить.

А почему нет? Лишняя охрана не помешает, пускай молодцы Самвела меня попасут до тех пор, пока ситуация не прояснится. Ведь меня на самом деле хотели убить, и, подозреваю, желание завершить начатое у уцелевших вурдалаков никуда не денется.

— Ты знаешь, что я ни при чем, — ткнул меня пальцем в грудь Саркисян, а после обвел рукой зал. — Вот из них многие — нет, а ты — да. Но ты хочешь так. Ладно, пусть. Но некрасиво поступаешь. Нехорошо.

— Если я неправ, то извинюсь, — невозмутимо ответил я. — Никто не может сказать, что Чарушин не платит долги или не признает ошибки.

— Подтверждаю, — подал голос Газван. — Иначе он не сидел бы за моим столом.

— Может, тот дурачок, что приходил сюда и устроил конфликт, еще жив, — поправил очки Ровнин. — Вряд ли, но кто знает. Начни с него.

— Разберусь, — пригладил волосы Самвел. — Сам, лично. И без вас особенно. Газван, еще раз с днем рождения. Извини, но мне пора.

— Понимаю, — кивнул именинник и уселся за стол. — Спасибо, что пришел, спасибо за добрые слова и подарок.

А угощения в дорогу, традиционного для таких мероприятий, похоже, Саркисяну никто не поднесет. Уверен, что Газван не хуже меня понимает, что вурдалак к случившемуся отношения не имеет, но тем не менее если он его и не списал уже в утиль, то в благополучном разрешении ситуации до конца не уверен. Да и сам еще не решил, счесть случившееся личным оскорблением или нет. Плюс его смутило вмешательство Ровнина и не слишком скрытый намек на события четвертьвековой давности. Ну а если все и обойдется, так небольшую неучтивость всегда можно списать на волнение и опечаленность по поводу сорванного праздника. Да и поднимать данную тему никто не станет на самом деле. Нет, все всё видели, отметили и запомнили, но далее — тишина. Это у нас все чувства напоказ. Нам надо проораться, выяснить здесь и сейчас, наговорить друг другу гадостей, в случае супружеских разборок даже посуду побить, а после помириться и наутро все забыть. На Востоке все происходит тихо, никто не топает ногами, не стремится доказать свою правоту в моменте, не размахивает руками и не сулит все беды, что есть на свете. Нет, глупая молодежь, конечно, и не на такое способна, но те, кто реально может создать проблемы, как правило летального характера, не шумят и не скандалят. Напротив, они тебе улыбаются, они тебя даже на прощание обнять могут. Но надо точно знать — тут никто никогда ничего не забывает. Ни через год, ни через сто лет. Серьезные обиды могут идти через поколения, и, если не ты, так твои дети или внуки получат свое от детей и внуков тех, с кем ты закусился сегодня. Ровно тогда, когда никто этого не будет ждать, и в тот момент, который будет идеален для расчета.

И Самвел мне ничего не забудет, можно даже не сомневаться. Нет, никакой страшной мести здесь не последует, слишком мелок повод для таких действий. Но вот если я, к примеру, буду висеть на веревке над пропастью, а у него будет выбор — вытащить меня на твердую поверхность или эту веревку перерезать, то он гарантированно сделает последнее, даже несмотря на то, что мое спасение может принести ему некоторые дивиденды, весьма недурственные. Причем это честно и справедливо, он воздаст мне подобным за подобное. Я же сейчас тоже мог его не провоцировать, верно? Но мне выгодно, чтобы сбежавших засранцев искали свои же, оно получится быстрее, проще и дешевле, потому мы с Олегом Георгиевичем закрутили эту карусель.

И он это понял, причем прекрасно.

— Люблю кушать барашка, — сообщил мне Ровнин, когда мы уселись на свои места. — Особенно если он правильно зажарен. Давай тарелку, Макс, поухаживаю уж за тобой. Как-никак ты только что пережил стресс.

— Не скажу, чтобы очень сильный, — усмехнулся я. — Удивления было больше, чем страха. Да и сейчас, если честно, оно никуда не делось. Всех в памяти перебрал, а понять, откуда ноги растут, не могу. Ладно бы еще оборотни были, их хоть как-то можно пристегнуть, но вурдалаки? Да еще вот так, почти днем, на таком мероприятии… Бред, и только.

— А когда ты успел с оборотнями разругаться? — удивился Ровнин, ставя передо мной тарелку с изрядным куском баранины. — Вернее с кем?

— Так с Порфирием, — не стал скрывать я, берясь за вилку и нож. Нет, многие за столом приборами не пользовались, очень ловко поедая мясо при помощи рук и лепешек, при этом умудряясь как-то не изгваздаться жиром. Я так точно не смогу, подобные умения передаются с генетическим кодом. — Отказал ему в помощи месяца два назад. У него из общины двое молодых ребят смылись, забыв попрощаться и с сородичами, и с ним самим. Само собой, старый хрен мигом взбесился — тут и характер, который не сахар, и возраст, и, главное, репутационный момент. Если молодняк валит куда подальше, то это остальным о многом может сказать.

— Ну да, ну да. — Ровнин разорвал круглую лепешку и, ловко используя корку, не хуже, чем соседи по столу, отправил в рот кусок мяса. — Сначала слух, потом суждение, и не успеешь обернуться, как молодой и наглый оборотень кинет вызов изрядно одряхлевшему Порфирию. И все — либо дерись, либо уходи, становись шатуном-одиночкой. А почему отказал-то?