Оценка, как видим, вполне определенная. Но может быть, она являлась проявлением его собственной «узости», той самой «ортодоксии», против которой и восстали «молодые»? Сидеть в какой-то сибирской дыре и судить оттуда с такой категоричностью о ситуации в Западной Европе?
Но вот что любопытно. Именно в те самые годы, когда Эдуард Бернштейн вынашивал для «Нового времени» «Проблемы социализма», другой человек — глава римско-католической церкви папа Лев XIII обратился к пастве с энцикликой «Rerum Novarum» (тоже «Новые времена»). Анализируя те же процессы, что и Бернштейн, он пришел к не столь благостным выводам: «Вследствие перемен и революций общество разделилось на две касты, и пропасть между ними все шире. С одной стороны, образовался класс, владеющий богатством и потому обладающий силой… С другой стороны, есть нуждающаяся и обездоленная масса, озлобленная страданиями и всегда готовая к возмущениям» 27.
Значит, дело, видимо, не только в приверженности той или иной доктрине, если взгляды, изложенные в «Коммунистическом манифесте» и папской энциклике, в чем-то совпали. Очевидно, существенное значение имел и нравственный аспект: то, чьими глазами смотришь на мир — сытого, самодовольного бюргера или той самой «обездоленной массы», о которой напомнил Лев XIII.
Именно такая «ортодоксальность», то есть верность самой сути марксизма, преобладала тогда и среди немецких социалистов. В октябре 1898 года на Штутгартском съезде и в октябре 1899 года на Ганноверском — бернштейнианство было осуждено германской социал-демократией. Но, оставаясь в партии, Бернштейн продолжал пропагандировать свои идеи. А в марте 1899-го его статьи были выпущены отдельной книгой — «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии». В России она сразу же выдержала три издания. Поэтому, отвечая Плеханову, Бернштейн снисходительно заметил, что его оппонент, будучи эмигрантом, не отражает взглядов российских практиков.
Конечно, это был сугубо полемический прием. В отличие от Струве, сразу же поддержавшего Бернштейна, российские практики-«экономисты» избегали открытого изложения своих воззрений. Но всегда находятся люди, способные не только выболтать подноготную любой завуалированной позиции, но и довести ее если и не до абсурда, то — во всяком случае — до логического конца. На сей раз именно такую роль сыграла Е. Д. Кускова.
«АНТИ-КРЕДО»
Екатерина Дмитриевна Кускова и ее супруг Сергей Николаевич Прокопович, только что закончивший Брюссельский университет, после победы «экономистов» на 1-м съезде «Союза русских социал-демократов» направились в Россию. В Петербурге они сразу же оказались в центре дискуссий «молодых» с «ортодоксами», которых, как отметила Екатерина Дмитриевна, «тогда еще было довольно много».
Однажды, после довольно бурной полемики, ее попросили «формулировать кратко свои взгляды на спорные вопросы, чтобы удобнее было в споре опираться на что-либо стройное и целое». И Кускова набросала «спешно и не для печати краткое изложение своих взглядов. Бумажонка, — пишет Екатерина Дмитриевна, — была взята кем-то из участников спора» 1.
Насчет «спешки» и «бумажонки» она явно лукавила. Рукопись получилась достаточно объемной, а ее стилистика, отточенность каждой фразы исключали какую бы то ни было случайность или торопливость. Наоборот, весь текст говорил о тщательной продуманности излагаемых мыслей и абсолютной искренности автора.
Как отмечалось, до сих пор «экономисты» уклонялись от столь откровенного формулирования своих взглядов, и «ортодоксам», как говорится, не за что было ухватить своих оппонентов. Теперь же… Теперь лишний раз подтвердилось, что, как заметил один литературный персонаж, бумаги не только не горят, но и обретают вполне самостоятельную жизнь.
Как раз в это время, видимо, в мае 1899 года, в Питер приехала из Москвы Анна Ильинична Елизарова. И когда, как обычно, она зашла на Литейном в книжный склад Калмыковой, Александра Михайловна передала ей среди прочего листки, написанные, как она выразилась, — лицами, влиятельными среди «молодых». Особого значения этим листочкам Анна Ильинична не придала, но потом все-таки переписала их «химией», озаглавила «Кредо» молодых» и в июле — с невестой Сильвина Ольгой Александровной — отправила в Шушенское 2. Уже 1 августа, когда Сильвин привозит посылку, Владимир Ильич просит родных сообщить ему об этом документе подробнее, ибо он не только заинтересовал, но и глубоко возмутил его 3.
Поводов для возмущения действительно было предостаточно. Кускова, например, писала, что пролетарии Западной Европы добились успехов в организации своих сил и улучшении материального положения только потому, что без всякой борьбы получили из рук буржуазии политическую свободу и доступ в парламент. Все политические словеса марксистов о «захвате власти», о «крушении капитализма» являлись лишь «ходячей фразой», сыгравшей в свое время определенную роль в сплочении рабочих. Однако основной была и остается борьба экономическая, упрочение экономических организаций. И необходимо прислушаться к Бернштейну, который предлагает изменить положение партии в обществе, добиваться ее всеобщего признания и поддержки. А для этого «стремление к захвату власти» должно раз и навсегда уступить место стремлению «к реформированию современного общества в демократическом направлении» 4.
Стало быть, и в России необходимо прежде всего отказаться от бесплодных попыток создания нелегальной политической партии и пересмотреть свое отношение к буржуазии. Российские рабочие, в отличие от европейских, не имеют ни «организационного духа», ни «политического чутья». Они смогут обрести их лишь в результате участия в той политической жизни, которая реально существует в России. А это «требует от нас иного марксизма, уместного и нужного в русских условиях». Общий вывод: «Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности» 5.
Конечно, Кускова, что называется, подставила «экономистов». Ибо даже в «Рабочей мысли» они формулировали свои идеи куда осторожнее. Но дело было сделано. И поскольку Бернштейн уже публично ссылался на солидарность с ним российских социал-демократических практиков, Ульянов сразу сел писать «Протест российских социал-демократов».
Прежде всего, неправда, отметил он, что рабочие Европы получили свободу без всякой борьбы. Они активно участвовали во всех революциях XIX столетия, и именно это обеспечило им политические права. Неправда и то, что русские социал-демократы навязывают стачечникам политические лозунги. Их выдвинуло само рабочее движение. И царское правительство шло на экономические уступки именно тогда, когда забастовки приобретали политическое звучание. Но главная неправда состоит в том, что «экономисты», клявшиеся в верности социал-демократии, на деле отрицают ее основные принципы, изложенные в «Манифесте», принятом I съездом РСДРП 6.
Марксисты, писал Ульянов, никогда не отрицали значения экономической борьбы. Речь шла лишь о необходимости ее соединения с борьбой политической в единую классовую борьбу. А тот «профессорский социализм», который проповедуют авторы «Кредо», зовущий к поддержке движения «либерально-оппозиционных элементов… за правовые реформы», означает лишь «стремление затушевать классовый характер борьбы пролетариата, обессилить эту борьбу каким-то бессмысленным «признанием общества», сузить революционный марксизм до дюжинного реформаторского течения… Осуществление подобной программы было бы равносильно политическому самоубийству русской социал-демократии…» 7.
