Он раскаивается.

Но что делать. если такова природа человека, если главный инстинкт настойчиво требует: продлись во что бы то ни стало! Ах, как бы он хотел родить сыночка, любить его, лелеять и оставить на грешной земле взамен себя! Ах, если бы Лерочка не Альберту, а ему, Семен Семеновичу, принесла ребеночка, маленький живой комочек, беззащитный и слабый, копию его самого – комочек, который бы легко уместился на его собственной натруженной ладони. Увы!

Он продолжает стирать.

А потом он и сам забирается в ванну под горячий душ, чтобы смыть с себя мирскую грязь, чтобы уже никогда, никогда, никогда!..

17.

Годам к пятидесяти Семен Семенович загрустил всерьез: жизнь в общем-то прожита, остается глядеть назад и вздыхать. А впереди только монотонная череда похожих один на другой дней. Он не роптал, роптать грешно, и все же сознание того, что в финале…

Нет, об этом думать ему совсем не хотелось, но однажды он прочел на заборе, где местные наркоманы делились друг с другом мудростью, дурацкую надпись: «Жизнь – это очередь за смертью, в которой каждый стремиться быть первым», – и почему-то надпись эта очень расстроила его. Семен Семенович позвонил Кларе.

«Хватит ныть!» – подбодрила его старая подруга, – «Бери пример с меня».

И действительно Клара не унывала. Она похоронила сожителя Степана, отплакала свое и сказала: «Жизнь продолжается!»

Клара Викторовна преобразилась. Она выкрасила седые волосы в огненно-рыжий цвет, надела миди – а если бы в моде были макси, то надела бы макси, и даже мини не постеснялась бы надеть, – покрасила в синий цвет ногти на руках и снова зацвела и засверкала.

Клара бросила свою столовую: «Хватит корячиться, Сеня, живем один раз. Теперь я шагаю по жизни на высоких каблуках!» Но бизнес Клара не оставила, теперь она что-то покупала и перепродавала, что-то кому-то устраивала и брала за это комиссионные. В частности она завела ночную торговлю вином на дому (водку в то время выдавали по талонам). У звонка в квартиру появилась табличка: «По делу звонить 3 раза. Клара». Клиентура у нее была проверенная, в основном сытые и холеные торгаши, которые приезжали к ней ночью на такси, чтобы «добавить». Но потом Клара пошла еще дальше: она открыла подпольный игорный дом. Теперь до самого утра за столом в ее комнате сидели фатоватые молодые люди, а Клара подавала им коньяк и кофе и поддерживал светскую беседу. Играли не на интерес, а для развлечения, пижонства ради, и все же денежки пролетали немалые. На одном из таких сборищ Клара подцепила смазливого мужичонку, который только что вышел из тюрьмы и болтался в городе без определенных видов на будущее. Клара поселила его у себя и сделала любовником.

Мужичонка быстро оклемался и сказал: «Пропиши!»

«Нихт ферштейн», – не без издевки ответила Клара, – «сначала поживи так, а там посмотрим». Но прошло месяца три, и Клара влюбилась в своего нового хахаля. Она его всячески обхаживала, подавала ему в постель кофе и огуречный рассол, она одела его с ног до головы и уже согласна была на прописку, оставалось только сходить в ЗАГС и зарегистрироваться. Все бы хорошо, если бы не разница в возрасте, из-за которой Клара безумно переживала.

«Я женщина бальзаковского возраста», – шутила она, успокаивая себя.

И вдруг юный дружок охладел к ней. Он стал пропадать по нескольку дней подряд, ничего не объясняя. А Клара и боялась спрашивать: она заподозрила его в измене. С этого дня жизнь ее превратилась в пытку. Ревность поедала ее душу и тело, она даже спала с лица и выглядела теперь, как обыкновенная старуха.

Клара задаривала дружка подарками, дома каждый вечер его ждал «банкет», но дружок только морщился и презрительно поглядывал на нее. Тогда она решила его выследить и застукала с кладовщицей из ресторана «Ветерок», причем кладовщица эта была не моложе ее самой.

Клара пришла в отчаяние, неделю проплакала, а потом, собравшись с последними силами, выгнала мужичка вон. Он, казалось, только этого и ждал. На прощание он прихватил с собой Кларино золотишко, все наличные деньги, безделушки и норковую шубу.

Клара заметалась, кинулась туда, сюда, но везде ей говорили одно: «Ничего ты не вернешь, дорогая, за любовь надо платить».

«Сенечка, это же самое страшное – обмануть доверие!» – Клара сидела напротив Семен Семеновича и рыдала в голос, а он как мог пытался утешить ее.

«Месть!» – кричала Клара, но тут же снова принималась рыдать, и речь ее походила на бред, в котором смешались любовь, капуста, убитая мать, Ширякин, обманутые надежды и бессмысленно прожитая жизнь.

«Украли у Клары кораллы!..»

«Что же она такое говорит?» – думал Семен Семенович, – «Уж не свихнулась ли она от отчаяния?»

Наутро он поехал проведать Клару, но обнаружил возле ее звонка записку: «Просьба не беспокоить. Уехала к маме. Клара».

Семен Семенович перепугался и вызвал милицию. Когда выломали дверь и вошли в квартиру, она лежала на полу со вскрытыми венами.

Семен Семенович похоронил Клару. Квартира ее пропала, а оставшееся имущество пошло с молотка в пользу казны.

Пустоту, образовавшуюся в душе, хотелось чем-то забить: включить радио, телевизор, напиться или хотя бы набить живот до отказа. Семен Семенович выбрал последнее, но от обжорства облегчения не испытал. Даже мысли о Боге не успокоили его.

«Кто остался у меня в жизни?» – спросил он себя, – «Лерочка, Альберт, Эльвира Григорьевна – и все. Хотя не так уж и мало». Он почему-то забыл вспомнить про Сенечку.

Ах да, Сенечка, Лерочкин сыночек! А у Сенечки самого вот-вот народится сыночек! Так радостно и спокойно сделалось на душе, но вдруг снова кольнула мысль: «У Сенечки будет сын? Боже, как стремительно пролетела жизнь! Тот мальчик, что когда-то остановил на лестнице и попросил: «Дядя, нажмите мне звоночек, а то не дотянуться», – тот самый мальчик идет теперь по улице, толкая коляску перед собой, и смотрит на тебя сверху вниз…»

Семен Семенович ужаснулся: «Господи, как не хочется умирать! Как не хочется умирать…»

18.

В канун своего пятидесятилетия Альберт Иванович сказал:

«Я пришел к выводу, Семен, что в тебе пропадает артист. Да, ты прирожденный артист на характерные роли, и меня посетила одна интересная мысль…»

Семен Семенович обомлел:

«Почему же тогда меня не приняли в институт?!»

«Это особый разговор», – продолжал развивать свою мысль Альберт Иванович, – «Л-ский красавцев и красавиц искал. Между прочим, ему это дорого стоило, его в буржуазности обвинили, и на этом он заработал свой первый инфаркт. Я рассуждаю по-другому: в театре должно быть все как в жизни, в жизни уроды – и у нас уроды. Кстати, Стрепетова тоже была некрасивая», – добавил он, поглядев на Семен Семеновича, и тот не знал, как ему реагировать – то ли обидеться на Альберта, то ли нет. На всякий случай он решил не обижаться.

«Ты понял, к чему я клоню?» – спросил Альберт Иванович.

«Н-нет…»

«Я хочу, чтобы ты сыграл у меня в спектакле!»

У Альберта Ивановича, теперь уже профессора, был свой театрик, в котором он значился режиссером и худруком. Труппу составляли его студенты. Театрик назывался «Лаборатория в подвале», и он действительно помещался в подвале, с огромным трудом отвоеванном у детского клуба «Рыцари без страха и упрека». Правда бывшие «рыцари» продолжали тяжбу в суде и регулярно били в подвале стекла, но какая же это мелочь в сравнении со счастьем иметь свой собственный театр!

Альберт Иванович придерживался самых модных и прогрессивных тенденций в искусстве, решительно порвав с партией, он встал на демократическую платформу. В репертуаре его «Лаборатории» стояли две пьесы, рисующие сталинский режим, и готовилась еще одна. Остальной же репертуар состоял из традиционных авторов русской сцены: Ионеско, Олби, Мрожека и т.д. Теперь же Альберт Иванович, следуя новым веяниям, решил обратиться к Островскому.

Придя в очередной раз на репетицию, Альберт Иванович пересказал студентам содержание пьесы «Таланты и поклонники».