Его темно-русые волосы идеальны. Его голубая рубашка закатана на предплечьях. Хотя он работал непрерывно более десятка часов и измотан, он выглядит как из рекламы Brooks Brothers. Где-то в комнате стоит полупустая миска с мятными конфетами.

Независимо от того, в каком часовом поясе он находится, день это или ночь, его ноутбук открыт, а по телевизору на заднем плане играет круглосуточный канал новостей.

Он говорит: — Я хотел убедиться, что ты в безопасности.

Его голос низкий и грубый, и он пугает меня до смерти.

Я никогда раньше не слышала в нем таких ноток, обеспокоенности и эмоций, которые он никогда не позволял себе показывать во время нашего брака. Даже в больнице. Даже в морге. Он всегда был абсолютно контролирующим, абсолютно спокойным, абсолютно...

Холодным.

А теперь, вдруг, нет.

Я встаю, потом снова сажусь, потому что мое сердце бьется так быстро, что кружится в голове. — Что случилось?

Он отвечает: — Ничего не случилось. Я просто проверяю, как ты.

— Это гигантская куча страусиного дерьма, мой друг, и мы оба это знаем. Есть ли... есть ли новости о...

Он и без моих вопросов знает, о чем я спрашиваю. — Нет. Дело все еще открыто. Никаких новых зацепок.

Все дыхание покидает мои легкие в огромном порыве. Я закрываю глаза и падаю обратно на матрас, прикрывая рукой колотящееся сердце. — Что же тогда? Я знаю, что ты не позвонишь мне просто так, через год, без всякой причины.

— Я просто... я просто думал.

Мои глаза открываются. — Думал?

— О нас.

Теперь не только мои глаза широко открыты, но и рот. Мне кажется, или в его тоне чувствуется тоска? — Нас нет, Крис. Уже давно. Еще до того, как... — Я сглатываю, потом продолжаю. — Я не знаю, что с тобой происходит, что мотивирует этот телефонный звонок, но...

— Со мной происходит то, — громко вмешивается он, — что я хочу знать, что ты в безопасности. Это все, чего я когда-либо хотел: чтобы ты была в безопасности.

Мы некоторое время дышим друг на друга, пока я не спрашиваю: — И как тебе это помогает?

Он огрызается: — Не будь сукой.

Злость наконец поднимает свою уродливую голову, обжигая меня, как горячий и горький ветер. Я отталкиваюсь, встаю и сопротивляюсь желанию пробить дыру в стене.

Крис, должно быть, чувствует мою ярость, потому что раскаивается. — Мне очень жаль. Пожалуйста, не бросай трубку. Мне жаль, что я так сказал, Ливи, просто... ты не можешь понять, как это было для меня...

Он выдыхает прерывистый вздох. Потом его голос становится жалким шепотом.

— Ты не единственная, кто потерял ее.

Мое лицо морщится.

Я чувствую, как оно морщится, как бывает перед тем, как я вот-вот расплачусь. Это не только упоминание о нашей дочери, но и весь этот причудливый и неожиданный разговор, включая то, как он произнес свое старое прозвище для меня. Как мягко и умоляюще он его произнес, как будто он тонет и ему нужно, чтобы я бросила ему спасательный круг.

Как удобно, что он забыл, что я когда-то тоже тонула, и единственное, что он сделал, это повернулся спиной и ушел прочь, когда я пошла на дно.

— Что бы это ни было, Крис, уже слишком поздно. Не беспокойся об извинениях сейчас. Мне жаль слышать, что у тебя трудные времена, потому что я желаю тебе добра, честно, но единственное, что делает этот телефонный звонок, - это сдирает струпья со старых ран, которые я все еще пытаюсь заживить.

Через мгновение он останавливается и говорит: — Я... если бы я только мог сказать тебе... я знаю, что совершил много ошибок...

— Остановись.

Мой тон, видимо, убедительно суров, потому что он замолкает.

— Пожалуйста, не звони мне больше, если не будет новостей от полиции. У тебя есть моя электронная почта. Воспользуйся ею.

— Ты меня ненавидишь, да?

Я перевожу дыхание и отвечаю высоким, сдавленным голосом. — Ты сделал мне лучший подарок, который я когда-либо получала. И хотя Эмми больше нет, я благодарна за каждую секунду, когда она была с нами. Я благодарна за каждое воспоминание, хорошее и плохое. Так что нет, я не ненавижу тебя. Я никогда не смогла бы тебя ненавидеть, Крис. Я просто еще недостаточно сильна, чтобы разобраться с тем, что происходит.

Я положила трубку и мгновенно расплакалась.

Тогда я решаю, что единственный подходящий способ для женщины справиться с тем, что она узнала, что ее новый возлюбленный имеет неизлечимую болезнь, в тот самый день, когда она получает телефонный звонок от своего бывшего, который отдалился от нее, сообщая ей, что они все еще женаты и он полон сожаления, — это напиться до потери сознания.

И вот, без лишних раздумий, я решила сделать так, чтобы это произошло.

***

Первое правило преднамеренного опьянения — это то, что оно всегда должно происходить дома.

Многие люди делают ошибку, идя в бар или ресторан, чтобы напиться, но это не только плохая идея из очевидных соображений безопасности, это еще и дорого.

Мой отец был настолько бережливым, что использовал одну и ту же простыню для сушки белья для десятка стирок. Он вырос отчаянно бедным и всегда был убежден, что каждая заработанная копейка будет последней. Я с гордостью могу сказать, что унаследовала некоторые из его склонностей, хотя это часто становилось источником напряженности в моем браке, поскольку Крис родился с серебряной ложкой во рту.

На шестнадцатилетие родители купили ему Porsche. Когда он быстро разбил его, они обвинили в этом машину и купили ему вместо нее Aston Martin.

Представьте, как он разозлился, когда я выполоскала пластиковые пакеты Ziploc, чтобы их можно было использовать снова.

Второе правило сознательного опьянения — это гидратация. Нужно выпивать не менее восьми унций воды на каждую выпитую порцию алкоголя. Одна из худших частей похмелья — обезвоживание, поэтому важно всасывать воду, пока вы заняты закуской. Ваша голова будет вам благодарна утром.

И последнее правило — то, которое никогда нельзя нарушать — это то, что вы не можете намеренно напиться в одиночестве.

Вы можете случайно напиться в одиночестве, но если вы делаете это намеренно, вам действительно нужен еще один человек рядом. Иначе это будет только ты и твоя хроническая проблема с алкоголем, а это совсем не весело.

Поскольку мои знакомые в Париже ограничиваются Джиджи, Гаспаром, Эдмондом и Джеймсом — половина причины моего проекта намеренного опьянения и, соответственно, дисквалифицирован — мне нужно всего пять секунд, чтобы решить, с кем бы я больше всего хотела нажраться, и поднять трубку, чтобы позвонить.

— Эдмонд, — весело щебечу я, когда он отвечает, — не хотели бы вы с женой зайти ко мне на коктейль сегодня вечером?

В его голосе звучит радость от такой перспективы. — Ах, да! — Через мгновение он неуверенно добавляет: — Кто это?

— Оливия. — Когда молчание затягивается, я начинаю чувствовать легкое отчаяние. — Подруга Эстель? Писательница из Америки?

Эдмонд восклицает: — Простите, мадемуазель! По телефону у тебя такой счастливый голос!

Я уже жалею о своем выборе.

— Извини, что так быстро, но я только что поняла, что купила сегодня столько хлеба и сыра, что не смогу съесть сама, а вина у меня здесь столько, что можно напоить целую армию. — Или одну писательницу, которая балансирует на грани безумия. — Как скоро вы сможете прийти?

Он произносит французское слово, которое звучит так размашисто и восторженно, что я понимаю, что он имеет в виду сейчас.

— Отлично! Я оставлю дверь открытой, просто заходите.

— Что нам взять с собой? Мы не можем прийти с пустыми руками.

— Ничего. Только ваши замечательные личности. Я с нетерпением жду встречи с тобой и твоей очаровательной женой. — И через час напиться до полусмерти.

Польщенный моими излияниями, Эдмонд издает дедовский воркующий звук. — Ах, мадемуазель, вы так очаровательны! Если бы не твои печальные глаза...

— До встречи!

Я кладу трубку, зная, что ночь будет долгой.