Мы поняли друг друга без слов. Иван пройти мимо просто не мог – в конце концов, он был здесь хозяином и терпеть какого-то Вассера, который считает часть империи своей вотчиной, не собирался. И тем более не собирался терпеть, что кто-то может просто прийти в номер, прикончить двух путешественников и забрать их вещи, а потом отправиться в соседнюю комнату пьянствовать. Ну и девушка… Похоже, у него начинал формироваться пунктик по этому поводу.

Я же… Не знаю. Не за то мы воевали, чтобы всякие Вассеры вольготно тут себя чувствовали. Я рубился в Натале, чтобы гемайны могли спокойно жить и работать, а здесь, под носом, какие-то сукины дети считают себя выше императора и Бога и ничего не боятся. Дашь слабину в малом, потом на шею сядут. Вообще, странно, что их ещё не перестреляли, этих Вассеров. Проблемы роста? Руки не дошли? Может быть.

– Вернёмся в Аркаим – займёмся, – мрачно сказал Царёв, когда мы готовились к ночной схватке. – Артур Николаевич, конечно, в своё время правильно сделал, когда лоялистов по уголовному законодательству судил, не отступая от буквы и духа закона. Соблюдали процедуру дотошно, судили всех! В рамках гражданской войны это было хорошее решение, многих на нашу сторону поставило. Но сейчас у нас мир, и с преступностью пора заканчивать, даже если букву закона придётся отодвинуть в сторону. В конце концов, издам манифест. Император я или нет?

– Эскадроны смерти, – сказал я. – Набрать фронтовиков, приодеть, снабдить деньгами и оружием и отправить по городам и весям. Ловля на живца. За год всю погань выведем.

– Вот сейчас мы это и обкатаем, – решительно кивнул он. – Эскадроны смерти… Мне нравится!

Они проникли в номер сразу с двух сторон – трое через дверь и один в окно. Ни замки, ни засов надолго их не задержали. Душегубы молча кинулись потрошить наши спящие, закутанные в одеяла тела, по-каторжански нанося множество коротких колющих ударов стилетами. Царёв открыл огонь из-под кровати, продырявив двоим налётчикам ноги выстрелами в упор из «Бульдога», а я выскочил из сундука, где сидел скорчившись всё это время, как более худощавый из нас, и выпустил весь барабан в тех, кто остался стоять на ногах.

Их тела, изрешечённые пулями, валялись на полу в лужах крови. Наша одежда, которую мы использовали для создания обманок, была безнадёжно испорчена.

Иван вылез из-под кровати, весь в крови. Его слегка потряхивало.

– Гады, – сказал он. – Я даже лоялистов не убивал. А этих не жалко. Гады! И одеться не во что.

– Пойдём, – усмехнулся я, перезаряжая револьвер. – Я знаю, где раздобыть одежду, деньги и оружие. Воспользуемся хорошо известным принципом наших идеологических оппонентов.

– Это каким же?

– Грабь награбленное!

Может быть, я очерствел, но никаких особенных эмоций не испытывал, когда стрелял в голову каждому из них, по очереди.

Эти двое стояли друг напротив друга и играли в гляделки – старый революционер и молодой император. Гусев, страшный, большой, с безумными глазами и встопорщенными усами, и надёжа наша и опора, Царёв, в свободной позе, чуть отставив ногу. Он смотрел на Алексея Ивановича взглядом прямым и ясным. Тот покачал головой:

– Никогда не думал, что вот так, лицом к лицу… Ей-богу, на улице не узнал бы, больно вид у вас лихой. Я б такого молодца в эскадрон взял! И не скажешь, что белая кость.

– А я бы вас узнал, – усмехнулся Иван. – Вся наша пышная публика Гусева наравне с чёртом поминает, вы для них даже хуже Новодворского.

– Новодворский теоретик, я практик, – ощерился Гусев. – А публика ваша… Мало их стреляли и за ноги вешали, пышных этих.

– Этих – мало. Зато тех, кого не следовало, даже слишком, – задумчиво проговорил Царёв.

Я всё думал, сцепятся они по-настоящему или нет? Революционная практика и консервативная романтика – две великие силы, воплощённые в своих великолепных аватарах, сошлись здесь, в этой точке, и теперь нужно было понять, смогут ли они сотрудничать против двух других движущих сил мировой истории – тайной ложи и явной лажи?

Лезет же всякая дрянь в голову! Я помассировал виски и сказал:

– Всё, господа. Довольно. Сейчас мы нужны друг другу. Алексей Иванович, вы поклянётесь, что ваша миссия в империи не несёт непосредственной угрозы подданным его величества, а вы, Иван Васильевич, дадите слово, что не станете повергать наземь всех встреченных анархистов. Господа, по большому счёту, на данном этапе наши позиции совпадают. Нам нужен нейтралитет, устойчивое развитие, порядок и процветание, и никаких великих войн, хотя бы в ближайшей перспективе, так? – Дождавшись кивка от Царёва, я продолжил: – А вам, в смысле Интернационалу, нужна база, где можно отсидеться, зализать раны, восстановить силы для борьбы с Раубалем на территории Протектората, так?

Гусев, стиснв зубы, кивнул:

– Никакого мира с орденскими ублюдками. Их власть держалась на простом общественном договоре, безопасность в обмен на покорность. Народы, принимавшие Протекторат, могли не содержать армию, их не касались войны и треволнения внешнего мира, этим занимались братья-рыцари и кнехты. А теперь… Теперь Протекторат проиграл войну, и люди платят репарации из своих карманов. Платят за ошибки комтуров и великого магистра. Мы раскрыли им глаза на это, и пруссы, сорбы, кимвры, жемайты и латгалы, и даже тевтоны начали расправлять плечи и грозно спрашивать рыцарство и комтуров: доколе?! Народный гнев выплеснулся на улицы.

Я перебил его довольно бесцеремонно:

– А потом Раубаль вас поимел. Поджёг капитул, подсунул туда несколько накурившихся опиумом товарищей и спустил с цепи своих ветеранов. «Железный шлем», да? «Айзенхут»? Народный гнев утопили в крови, вышедших на улицу объявили предателями. А самого Алоиза – спасителем Протектората. Господи, да его выбрали великим магистром де-мок-ра-ти-чес-ки! Все представители от земель на гроссландтаге орали «Ордо юбер аллес» хором и в унисон! Вы стали тем пугалом, против которого сплотились люди. Вы и финикийцы. Многовато их оказалось среди ваших товарищей.

Гусев скрипел зубами.

– Мы ещё не закончили в Протекторате.

– Слышишь, Иван Васильевич? Они ещё не закончили. И в наших интересах, чтобы и не заканчивали.

– Поддерживать анархистов? – вскинулся Царёв. – Может, лучше сразу протянуть змее руку, чтобы она в неё вцепилась? Да на них клейма негде ставить!

– Змеиный яд в малых дозах помогает от радикулита и остеохондроза, – заметил я. – Нашим «пышным» порой не хватает гибкости, а? Иметь такое пугало… Я не прошу вас легализовать партию анархистов в империи, но, допустим, просто прикрыть глаза на создание особого госпиталя, гостиницы, базы отдыха, нескольких складских помещений, скажем, на Свальбарде… Сарыч и Дыбенко точно с ними сладят, а?

Гусев стал слушать со всё возрастающим интересом. Когда я говорил про Раубаля и про то, как этот виндобонский художник с манерами истероида спровоцировал и поимел протекторатских анархистов, Алексей Иванович покрылся красными пятнами, но под конец моей речи, после упоминания о Свальбарде и Дыбенке, заметно переменился в лице.

– С Дыбенкой можно делать дела, – согласился он. – Чтобы вы понимали, я не предам революцию. Но заключить союз с чёртом против дьявола – это можно, это всегда пожалуйста.

В этот момент в комнату вошла Изабелла Ли. Обшарпанное помещение заброшенного цеха завода в саркельской промзоне как будто посетило закатное солнце: великолепная креолка в своём ярко-красном платье, рубиновом колье в золотой оправе, с которым отлично гармонировали такие же кольца и серьги, казалась существом фантастическим.

– Альоша, – сказало фантастическое существо. – Сэндвичи с огурцами и мятный чай!

И, сверкая рубинами, внесла облупленный поднос со старым фарфоровым чайником и четырьмя чашками. Две из них были без ручек.

– Да-да-да, Беллочка, ставь сюда. – Гусев смахнул своей мозолистой ладонью крошки кирпича со стопки строительных поддонов, постелил газету и отступил в сторону.