– Раубаль на этой волне к власти и пришёл. – Царёв потянулся за стаканом, в котором плескался тинто ди верано – освежающий напиток из вина, содовой, льда и лимона. – Обвинил их в поджоге здания капитула анархистов, вывел на улицы своих сторонников-кнехтов. Люди были напуганы, а наш талантливый художник из Виндобоны – единственный, кто указал на виновника и сделал хоть что-то. Тут анархисты просчитались.

– Просчитались. Алоиза всерьёз никто не воспринимал. – Мы отвлеклись от темы, но кто может быть более интересным собеседником, если речь идёт о глобальной политике, чем правитель одной шестой части мира? – Я тоже, если честно. Ну кто он, в конце концов, такой? Ну да, он из ордена, но кто считает кнехтов за самостоятельную силу? Когда в последний раз кнехт становился великим магистром? Усики ещё эти… Рисует, кстати, неплохо, говорят. И знаете что? Я могу понять его реваншизм и желание изменить условия мира с Альянсом и их союзниками, прекратить выплаты по репарациям, но этот его пунктик по поводу финикийцев… Сумасшедший дом. Какая-то детская травма?

Царёв вытер руки салфеткой:

– Вы меня совсем не слушали, шеф. За это его и полюбили тевтоны – он показал им виноватых. Тех, на ком можно выместить горечь поражения, за чей счёт можно поживиться. Анархисты, финикийцы… Скоро он разорвёт мирный договор и примется наращивать армию. Алоиз Раубаль очень опасный человек. Я говорил с дедушкой, и Артур Николаевич считает, что до новой Великой войны осталось лет десять, много – пятнадцать. Протекторат и все, кого они подомнут, против Альянса и Арелата с Руссильоном, возможно, Сипанги. Задача империи – сохранить нейтралитет во всём этом кошмаре. И сделать так, чтобы по Итилю ходили пароходы, а не бурлаки.

– А вы… Хм! Нейтралитет и неучастие в военных союзах, это ведь ваша официальная доктрина. Манифест после коронации и всё такое… – Шестерёнки в моей голове крутились с бешеной скоростью. – И Наталю мы помогали только косвенно, легион – это ведь не танковая армия и не пехотный корпус.

– Да, да, да и многие в правительстве и сенате считали такое моё решение ошибочным. Заключить официальный союз, поддержать Конгрегацию против лаймов и их прихлебателей… Знаете, что президент Грэй месяц назад подал заявку на вступление в Альянс?

– Проклятье, – сказал я. – Как думаете, долго бы продержался нейтралитет империи после того, как всем стало бы известно, что вас убили анархисты? Те самые, которые до этого пытались подорвать изнутри могущество Тевтонского ордена, имеют огромную популярность на Сипанге и чуть ли не официально лобызаются с президентом Грэем? Тем самым Грэем, который месяц назад подал заявку на вступление в Альянс, под крылышко лаймов?

Царёв даже жевать перестал:

– Погодите-ка! – сказал он. – Под таким углом я на всё это и не смотрел.

– Кошмар, правда? – Залпом выпив весь свой тинто ди верано, я встал и одёрнул китель. – Нужно перехватить Изабеллу Ли до концерта. Не одного меня тут играют втёмную.

Я и не знал, что в Саркеле так много любителей джаза. Огромная толпа осаждала филармонию, тщетно надеясь пробиться внутрь, хоть одним глазком поглядеть на заморское диво – Изабеллу Ли, золотой голос Сипанги.

Меня не интересовали места в зале, мне нужно было за кулисы, и потому после кафе «Каркассон» мы с Царёвым некоторое время ошивались в скверике у этого храма музыки, выискивая жертву. Она нашлась – тот самый седой деловитый мужичок в потёртом рабочем фартуке, с цигаркой в зубах. Иногда его зовут Петрович, иногда Кузьмич, иногда Николаич, но он совершенно точно имеется в каждом подобном учреждении и является незаменимым специалистом. Там подкрутить, здесь приколотить – филармония рухнет без такого человека.

И обычно такой человек не против подзаработать, тем более, если от этого никому не будет вреда. Ну что плохого может случиться, если он пропустит за кулисы журналиста и фотографа, да ещё и аккредитованного Имперским географическим обществом?

– Только, значицца, в неглиже артисток не фотографировать, и бардак в подсобке тоже, – погрозил он пальцем, пряча купюру в карман и поправляя картуз.

Так что в назначенный час мы с Царёвым просто обогнули всю толпу саркельцев и гостей города у парадного входа и постучали в небольшую дверку цокольного этажа. Прямо в лицо мне вылетело облачко табачного дыма, и хриплый голос произнёс:

– Давайте-давайте, значицца, пока тихо…

Мы прошли в пыльный полумрак закулисья. Как и многие старорежимные постройки, филармония была разгромлена при Ассамблеях, а теперь, при Новой империи, восстановили фасад и зрительный зал. Внутри, там, где не видит публика, всё пребывало в совершенно раздолбанном состоянии. В паркете пола не хватало дощечек, из балок торчали гвозди, одна из труб текла сквозь пропитанную жидким стеклом тряпку в подставленное под неё ржавое ведро.

– Отменно, – сказал я. – Обстановочка у вас…

– Фотографировать не смейте! – погрозил пальцем наш проводник.

– А то что – император увидит? – не сдержался Царёв.

– Ты императора не трожь! – нахмурился театральный работник. – За такое можно и в зубы! Величество, болезный, за нас страдает, а ты…

Брови Ивана поползли вверх, но он ничего не сказал.

– Там гримёрки, у этих дверей ждите, никуда не лезьте до конца выступления. Вон, слышите, она уже орёт, значицца, надрывается, как баба на сносях, Изабелла ваша. Сорок минут надрываться будет, потом уже, может, и уломаете её на это, как его… Энтервю! Она до денег шибко падкая, значицца, ей мэрия отвалила за концерт многие тыщщи!

Как будто он сам до денег был не падкий.

Мы ещё некоторое время шли по коридору и поднимались по винтовой лестнице. Оставив нас у фанерной двери, театральный мастер на все руки скрылся где-то под сценой, что-то починять и подкручивать. Я заглянул в дырку на месте замка и заморгал от неожиданности. Там, в довольно приличном коридоре с зелёной дорожкой, деревянными панелями и целыми люстрами, стоял Мишаня! То есть охранников было двое, но второго я не знал, а Мишаню помнил ещё по Золотому острову. Отпечаталось его лицо в моей памяти – уж больно высокой была та лестница на пути к товарищу Шельге, у подножия которой мы с ним и пересеклись.

Теперь исчезли последние сомнения – Саламандра продолжает работать с анархистами.

– Гроул, – сказал вдруг Иван.

– Что – гроул? – удивился я.

– Вот мужчинка этот сказал, что Ли там на сцене надрывается, как баба на сносях. А это гроул. Джазовый стиль пения. Она вообще большая молодец, талант.

– Ну да. Золотой голос Ассинибойна и всей Сипанги. Утопила целый пассажирский лайнер.

– Однако!

Мы слышали, как безумствует зал – едва смолкали звуки очередной композиции, как народ принимался орать, рукоплескать и стучать ногами. Это вам не рафинированная публика из кают первого класса. Это имперская провинция! Но стоило раздаться новой барабанной дроби, загудеть контрабасу, а Изабелле Ли взять первые ноты следующей песни, и устанавливалась тишина, чтобы потом снова взорваться бурей аплодисментов.

Кажется, джаз в империи обретёт вторую родину. Или третью? Откуда он вообще родом, с Южного континента или с Сипанги? Вот и Царёв ногой пристукивает в такт!

Наконец, концерт окончился. Долго кричали «Бис!» и хлопали, но музыканты один за другим покидали сцену и заходили в коридор с зелёной дорожкой, тут же меняясь в лице, теряя улыбки, ссутуливаясь, сбрасывая сценическую одежду и вваливаясь в свои гримёрки. Последней отпустили Изабеллу. Мадам Ли, как всегда элегантная и великолепная, прошествовала к своей гримёрке походкой королевы.

– Бурбон с содовой, Мишель! – проговорила она на лаймиш со своим неподражаемым креольским выговором. – Мне нужно четверть часа, и убираемся отсюда. Они меня выпили досуха.

В этот момент я толкнул дверь и появился в коридоре.

– Вы?! – Глаза Изабеллы Ли округлились, она схватилась за сердце. – Но как?