— Улыбнись, Красивая. — Он поворачивается к толпе, в то время как камеры продолжают делать снимки.

Я изображаю минутную застенчивость и слегка прижимаюсь лицом к его груди.

— У меня, блядь, уже лицо болит, Русский.

— Ах, но фотографии будут так красиво смотреться в газетах. Люди могут даже подумать, что ты цивилизованная женщина.

Я продолжаю улыбаться сквозь стиснутые зубы.

— И люди будут думать, что ты второе пришествие Матери Терезы, а не парень, который, вероятно, замышлял её смерть с неизвестными целями.

Он смотрит на меня и улыбается.

— Мне нравилась Мать Тереза.

— Так и знала. — Я прищуриваюсь, глядя на него. — Я знала, что она продажна. Никто не может быть настолько чертовски праведным.

Он смеётся, собственнически кладёт руку мне на талию и уводит со сцены. Люди останавливают его то тут то там, пожимают ему руку и поют дифирамбы, пока, наконец, мы не выходим на улицу. Машина ждёт на кольцевой развязке, её водитель придерживает дверцу. Я забираюсь внутрь, и Ронан садится рядом со мной, всё ещё улыбаясь людям, собирающимся снаружи, когда дверь закрывается. Машина отъезжает, и он на выдохе откидывает голову на спинку сиденья.

— Как ты это делаешь? — стону я. — Все эти улыбки, хрень и грёбаные любезности.

— Мне скорее нравится эта театральность. Манипуляция с нанесением одной маски на другую и ещё на одну, пока на меня не будут смотреть не иначе как на святого или дьявола, в зависимости от того, кого ты спросишь.

Я фыркаю.

— Ты не настолько хорош, Ронан. Дьявол не может спрятать свои рога.

— У дьявола нет рогов, маленькая кошечка.

— Нет, очевидно, он носит костюм, сшитый на заказ.

Его глаза блестят.

— Вполне возможно, что ты самая забавная заложница, которая у меня когда-либо была. Поздравляю!

Я нацепляю на лицо милую улыбку.

— Ты мудак, ты знаешь это? — он, конечно, игнорирует меня.

Город проплывает за окном, и мне интересно, как долго он продержит меня у себя. Сколько ещё мне нужно времени, чтобы придумать способ уничтожить его? Мы едем через весь город, и машина замедляет ход, останавливаясь перед рестораном, снаружи которого слоняются группы бизнесменов.

Водитель открывает дверь, и мы оба выходим, направляясь в ресторан. Молодой администратор встречает нас в дверях с напряжённой улыбкой. Не говоря ни слова, она проводит нас в отдельную комнату в задней части здания. Ронан останавливается в дверях и качает головой, говоря ей что-то по-русски. Она застывает и бледнеет, прежде чем развернуться на каблуках и повести нас в главный ресторан. Он буквально вселяет в людей страх Божий, и я не буду притворяться, что наблюдать за этим неинтересно.

Администратор раскладывает меню на столике у окна. Ронан отодвигает мой стул, и она ошеломлённо смотрит на меня. Думаю, он не часто приглашает женщин на ланч… Он что-то ей говорит, и она поспешно уходит. Нахмурившись, я сажусь на своё место, и он пододвигает стул, прежде чем сесть напротив меня. Кладёт салфетку на колени и одаривает меня ослепительной улыбкой. В ответ мой желудок слегка сжимается. К чёрту его и его лицо, достойное модели.

— Почему мы здесь? Ты с кем-то встречаешься? — спрашиваю я, но тут всего два стула.

Он бросает взгляд на часы.

— Уже полдень.

— И? Ты не нападаешь с пассивно-агрессивными угрозами до пяти?

— Сейчас время обеда. — Он замолкает. — Мы обедаем.

Я морщу нос.

— Мы обедаем… в ресторане… типа свидание?

Широкая улыбка появляется на его губах.

— Именно так.

Я откидываюсь на спинку стула и барабаню ногтями по накрахмаленной белой скатерти.

— Дай угадаю, президент и его супруга должны прибыть с минуты на минуту?

— Нет.

Что, чёрт возьми, он задумал на этот раз?

Он всегда что-то замышляет. Я не возражаю быть частью его планов, если я знаю, в чём они заключаются, или, по крайней мере, смутно представляю, в чём их смысл, но мне не нравится не знать чьих-то мотивов. Напевая себе под нос, он берёт меню, и я переключаю своё внимание на то, что лежит передо мной. Всё написано ёбанными иероглифами.

Подходит официантка с бутылкой вина и наливает два бокала. Ронан закрывает меню и складывает руки на столе перед собой, разговаривая с ней, я думаю, делая заказ. Я тычу пальцем в случайный пункт меню и показываю официантке. Она меня не замечает.

— Я заказал за тебя, — говорит он, когда официантка берёт меню и исчезает.

Я закатываю глаза.

— Ну конечно же.

Он тянется через стол и берёт мою руку.

— Итак, дорогая Камилла, что самое худшее, что когда-либо случалось с тобой? — я свирепо смотрю на него и пытаюсь выдернуть руку, но его хватка становится болезненной. — Оставь руку, — приказывает он.

— Не твоё дело, — я прищуриваюсь, глядя на него, — Русский.

Он убирает свою руку от моей.

— Предполагаю, для тебя это больная тема, что даже твой собственный отец не спас тебя. Человечность тьмы может быть ужасно трудной для восприятия.

Откуда он всё знает?

— Мой отец был деловым человеком. — Я вздёргиваю подбородок. — Я не какая-то светская девица, Русский. Я не нуждаюсь в спасении. В конце концов, темнота — это то, что делает людей такими как ты и я, не так ли?

— Так и есть. — Он достаёт из кармана пиджака сигару и закуривает её. — Я нахожу темноту, — он делает длинную затяжку, — довольно возбуждающей.

— А что насчёт твоего отца, Ронан? Как он умер? — если он хочет ткнуть меня в больное место, то я ткну его.

В его глазах появляется лёгкий огонёк, как будто чиркают спичкой, и едва заметная улыбка изгибает его губы.

— Он был зверски убит. — Его палец проводит по шее, имитируя порез ножом. — Ему перерезали горло от уха до уха.

Я делаю глоток вина, внимательно наблюдая за ним.

— Очень надеюсь, что ты нашёл человека, который это сделал.

— Ох… Нашёл. — Он берёт нож со стола, проводит пальцами по его лезвию. — Дело в том, что властью, Камилла, могут управлять только очень плохие люди, а мой отец только думал, что он плохой человек. У него было слишком много… — он вонзает нож в стол, и я подпрыгиваю, — сердца.

— Ты убил его? — я выдыхаю, удивлённая волной жалости, которая захлёстывает меня. Мой отец был плохим во всех смыслах этого слова, но я любила его, уважала. Мир Ронана сводится к противостоянию силы и слабости. Сильные против бессильных. Я в восторге от этого, но в каком-то смысле это трагично.

— Это был просто бизнес. — Садистская ухмылка расползается по его губам, и я вижу, что для него это именно так. Он изучает меня, эти холодные голубые глаза сверлят меня насквозь, как будто хотят разорвать на части кусочек за кусочком. — Такие люди, как мы с тобой, восстают из пепла, — произносит он. — Именно когда человек находится в самом низу, он находит в себе стремление стать великим, не так ли?

— Мой отец часто говорил, что человек должен упасть лицом в грязь, прежде чем по-настоящему найти себя. Он либо будет лежать там, либо найдёт волю, подобно которой он никогда не знал. — Я знаю по собственному опыту, насколько верно это утверждение. — Но я не могу себе представить, что ты когда-либо был в грязи, Русский.

Он вновь затягивается сигарой.

— Я действительно пришёл с очень скромных начал. Но не ты.

Я бросаю взгляд на его дорогой костюм. Я знаю, что он делает — он хочет что-то узнать обо мне, потому что знание — это сила. Я хочу закрыть эту тему, но мне также нужно узнать о нём побольше, поэтому я предлагаю предварительную сделку. Вдыхая, пока его глаза держат меня в плену, я приподнимаю губы.

— Не-а. Наркота и кровь хорошо оплачиваются. Мой отец управлял всем этим, он начал ещё в те времена, когда кокаин даже не касался американской земли. — Я пожимаю плечами и провожу пальцем по донышку своего бокала с вином.

— Как бы он гордился, узнав, что его дочь руководит картелем Хуареса, а не его единственный оставшийся в живых сын.