Или спустя неделю-две после того, как о любви кричал, повстречать другую. Найти таким образом утешение.

Надеюсь… ему было хорошо, – горько усмехаюсь про себя. По крайней мере, печальным Арсений в караоке не выглядел.

Нет, я тоже виновата. Каждого его действие – результат моего… Только вот принять это, я не в силах.

И поверить тоже.

А жалость, как и говорила, с детства не приемлю.

– Уходи, пожалуйста, – повторяю в третий раз и с головой зарываюсь в свой собственный мир под одеялом.

Отчётливо слышу, как он приближается и останавливается рядом.

– Перед Новым годом я был в Москве, – выговаривает тихо. – Встречался с твоим отцом. Его зовут Михаил. Нормальный мужик, правда был немного шокирован новостью... На тумбочке номер телефона. Позвони ему, как соберёшься с мыслями.

Мозг просто отказывается сейчас воспринимать информацию…

Задерживаю и без того слабое дыхание. Зачем-то считаю каждый шаг, который отдаляет Долинского от меня.

Их девять.

Слёзы жгутся и пытаются выскользнуть наружу. Но и тут себя одёргиваю. Обещала же.

Мамочкой поклялась.

Сдираю одеяло, когда всё стихает, и окидываю взглядом пустую палату. На тумбочке, у изголовья кровати обнаруживаю сложенный вдвое лист и небольшую шкатулку, которую тут же забираю себе.

Вскрываю.

На чёрном бархате хрупкое кольцо. Лихорадочно извлекаю тонкий ободок, в центре которого яркий камень цвета моря. Ещё не высохшего…

Направляю украшение к свету, чтобы получше разглядеть, и замечаю на внутренней стороне выгравированные крохотные буквы.

Amor magister optimus.

Пока извлекаю из-под подушки телефон и пытаюсь разгадать, какой смысл заложен в эту фразу, в палату возвращается Люба.

– Выгнала? – произносит она грустно, качает головой. – Дурочка! Всю жизнь жалеть будешь.

Спустя месяц

Стряхнув налипший снег с короткого полушубка, продвигаюсь дальше по узкому коридору и попадаю в небольшое камерное кафе. Взглядом разыскиваю Эвелину.

Она позвонила мне вчера. В своём обычном стиле щебетала в трубку что-то про предстоящий отдых в Альпах и как бы невзначай назначила встречу здесь.

Отказаться было неудобно, я растерялась, поэтому сегодня пришлось приехать.

Возле уютного камина, за круглым миниатюрным столиком обнаруживаю маму Арсения, скучающе озирающуюся по сторонам.

– Арина, – восклицает она приветливо. – Думала, не придёшь.

– Я же обещала, – скромно отзываюсь, пока женщина расцеловывает меня в обе щёки.

– Говорят ты теперь москвичка, – шутит она, обратно усаживаясь в уютное кресло.

Оставляю это утверждение без ответа, потому что я догадываюсь, кто именно поделился с ней этой информацией.

– Смотришься феноменально, – разглядывает она мой короткий бежевый топ с удлинёнными рукавами и высокие джинсы. – Ты красавица.

– Спасибо, – улыбаюсь. – Вы тоже прекрасны как всегда.

Схватив меню, быстро диктую заказ официанту. Пожалуй, кофе и круассан в компании матери мужчины, которого всячески стараюсь забыть, я выдержу.

– Расскажи, как у тебя дела? – весело спрашивает Эвелина.

– Всё хорошо, – пожимаю плечами.

– Работаешь?

– А как же.

– Где?

– Секретарём в одной фирме. Только устроилась. Там ничего сложного.

– Ну как сказать, – смеётся она. – Я-то в жизни ни дня не работала. Слава богу, удачно развелась, да и сын помогает.

При упоминании о Долинском моё лицо заметно меркнет, и это не остаётся незамеченным.

– Что у вас произошло, солнышко?

– Ничего.

– Ты – ничего, он – ничего. Оба с кислыми минами. Разве так можно?

Неопределённо мотаю головой. Да боже мой!

Он прохода мне не даёт. Приобрёл вещи на целую женскую армию. Каждый день пишет сообщения, с отцом моим общается ближе, чем я. Даже Виктор Андреевич сменил гнев на милость и теперь продвигает кандидатуру Долинского, как заправский пиар-менеджер.

Что им всем от меня надо?

– Гордость – плохой советчик, Ариш, – произносит его мама печально.

– Да дело не в этом, – отчаянно стискиваю накрахмаленную салфетку в руках. – При чём здесь гордость вообще?

Если бы она у меня была… Я бы не стала кружить две недели вокруг закрытой двери, когда Арсений меня выгнал. Разве гордые так поступают?!

– А что тогда?

– Мы оба ошиблись. Отношения – это про доверие. А оно утеряно безвозвратно.

– Сколько тебе лет? Напомни.

– Двадцать четыре.

– Мне было почти столько же, когда я развелась.

– Вы говорили, что всё сделали правильно, – стою на своём. – Что Долинские такие… не прощают. Упёртые.

– Говорила, – усмехается. – Всё-то ты помнишь, пчёлка.

– Тогда, о чём мы тогда? Давайте пить кофе и есть круассаны. Я голодная.

И правда, после больницы, где я сильно похудела, словно восполняю запасы.

Сейчас, кстати, живу неподалёку от отца…

Когда я ему позвонила… разговор не очень удался. То ли я была расстроена ситуацией с Арсением, то ли немного застеснялась. В общем, пообщались сухо, не было вот этого ощущения дикой радости оттого, что наконец-то в моей жизни появился родной человек.

Это ведь неправильно?!

Папа позвал меня к себе. У них с женой большая квартира. Просторная, красивая. До Воробьевых гор рукой подать. Детей нет, хотя вместе они больше пятнадцати лет.

Вот такая ирония судьбы.

Много лет они пытались родить ребёнка, обивали пороги больниц, а я в это время росла в детском доме.

Виктор Андреевич, зная мой простодушный характер, поселиться у отца категорически запретил. Посчитал, что я буду чувствовать себя обязанной, поэтому арендовал мне квартиру в соседнем дворе от отца. Много советовал, до сих пор часто звонит. Начинаю догадываться – таким образом, проявляется ревность.

Отчим опасается, что я полюблю родного отца сильнее и перестану общаться. Такой смешной. Стареет, к сожалению.

Быстро закидываю в себя круассан, намереваясь сразу после того, как закончу, «убежать по срочным делам». Эвелина смотрит на меня с грустной улыбкой и пододвигает свою тарелку.

– Съешь мой, если хочешь.

– Даже не знаю…

До нормального веса, к которому я привыкла, килограмм пять, поэтому машу рукой и накидываюсь на ещё одну булку.

– Он приходил ко мне… – произносит Эвелина еле слышно.

– Кто? – замираю, переставая жеваться.

Женщина нервно озирается по сторонам и переводит на меня затравленный взгляд, в котором отчётливо маячат слёзы.

– Рудольф, – через силу выдаёт.

– Когда?

– Через полгода после…

– И?

Она резко отворачивается, поочерёдно промачивая салфеткой нижние веки.

– Вы… сказали, что Долинские не прощают, – выговариваю поморщившись.

– Так легче. Я стараюсь не думать, что сглупила тогда, не приняла. Выставила Рудика за дверь, он женился уже через год. Сейчас у них дочери, семья, а у меня… – с сожалением кивает в окно. – Вот… бесконечные Альпы… Косметолог, ЦУМ, пара подруг и… эмм… пустая половина кровати.

– Вы специально? – со злостью отставляю кружку с кофе. – Всё это говорите?

Эвелина тихо смеётся.

– Нет. Глупая, просто делюсь с тобой.

– Хорошо, – примиряюще улыбаюсь. – Извините. Я немного на взводе с новой работой.

– Ну-ну. Ладно уж, – произносит Эвелина по-доброму и замолкает.

Я же краем глаза замечаю справа неловкое движение и упираюсь в чёрные мужские ботинки.

Святые небеса! Нет! Нет и нет!

– Прости, пчёлка, – отпускает Эвелина с ослепительной улыбкой.

Закатываю от раздражения глаза. Откидываясь на спинку кресла, мрачно наблюдаю как вместо коварной женщины, напротив усаживается Долинский. Расстегнув пиджак, вальяжно закидывает ногу на ногу.

Вопреки здравому смыслу сердце кричит что-то вроде «Боже, как я скучаю!». Ноги дрожат от тревоги, внизу живота собирается противное томление, потому как этот же мужчина приучил меня к своим ласкам, без которых сейчас крайне сложно обходиться.