Мать в напряжении перевела взгляд на Любаву, та тоже не сводила завороженных глаз с Андрейки, поглощенная его песнями. Но и весь собравшийся люд не отрывал от него зачарованных глаз. Василина снова взглянула на сына, на этот раз он пел, вперив свой задумчивый взгляд куда-то в пространство.

— Показалось, — облегченно вздохнула Василина, но на душе остался осадок.

— У меня есть тост-предложение, — вдруг поднялся со своего места председатель колхоза, потерявший на войне руку Степан Кузьмич.

Все с интересом примолкли.

— Выпьем за нашего талантливого земляка-самородка. Все знают, что к осени мы должны достроить сельский клуб. А заведующего мы еще не определили. Так вот, я тут подумал, что Андрей лучше всего подойдет на эту должность.

Все радостно загудели, чокаясь друг с другом гранеными стаканами.

— Ну а теперь веселиться! — радостно воскликнула самая красивая девушка на селе Ульянка. Она томно повела своими темными большими очами, гордо откинула назад свою шикарную русую косу и крикнула:

— Гармонист, танцевать хотим! Хватит, настрадалися!

И над поселком понеслась залихватская плясовая…

Всю ночь, до утра, гулял народ в Кедровке. И только к рассвету все стали расходиться.

— Знаешь, сынок, — поделилась впечатлениями Василина, — ты сегодня всех наших девок влюбил в себя, любая за тебя пойдет…

— Да уж, — отозвался с грустью Андрейка, — не моя в том заслуга, просто нету мужиков — отобрала война, тут уж за любого пойдешь…

— Не прибедняйся, — шутливо хлопнула его по плечу мать, — ты у меня настоящий орел. Мы тебе самую лучшую невесту выберем. А Ульянка-то как на тебя смотрела. Только попробуй сказать, что не заметил…

— Не заметил, — устало улыбнулся Андрейка, — а давай-ка лучше спать. Сейчас сон как-то предпочтительнее невест.

Жизнь снова стала входить в свое русло. Андрейка все дни напролет проводил на стройке клуба и его благоустройстве. А вечерами приводил в порядок свою усадьбу — ремонтировал сарайки, чинил забор…

И еще стала замечать Василина, что все чаще он заглядывает во двор к Любаве — то одно ей поможет, то другое. Вдова вроде и не напрашивается — в войну женщины всему научились. Но только она возьмет в руки топор, он тут как тут — подойдет, отберет у нее и сам доделает.

— Ничего-ничего, — успокаивала себя Василина, — он просто очень заботливый, это еще ничего не значит.

Вечерами девчата заглядывали к ним во двор целой компанией, идут нарядные, песни поют, кличут его:

— Пойдем, Андрейка, с нами, бери свою гармошку!

— Ой, спасибо, девчата, да работа еще не вся переделана…

И проходят они, погрустневшие, мимо. А у матери только сердце тоскливо защемит.

Незаметно приблизилась осень, открыли новый клуб. Андрейка пропадал там допоздна. Однажды мать напекла ему свежих пирожков, ждала-ждала и, не дождавшись, понесла ему в клуб. Заходит и чуть в обморок не упала — а у него Любава сидит. И так мило воркуют голубки, что даже не заметили ее прихода.

— Так вот, значит, сынок, чем занимаешься здесь допоздна, — подала она голос с порога.

Они вздрогнули. Любава быстро вскочила и, прошептав сконфуженно: "Здрасте", протиснулась между Василиной и дверью. И убежала.

Мать молча смотрела на сына, ожидая, что он будет оправдываться. А он не стал. Спокойно, по-мужски, взглянул на мать и сказал:

— Я люблю ее, давно, с той самой минуты, как она вышла замуж за Семена и стала жить с нами по-соседству.

— Так тебе же всего лет десять было, — изумленно взглянула на него мать.

— Ну и что? Вот с тех самых пор и люблю, — упрямо повторил Андрейка, — я жениться на ней хочу.

Василина почувствовала, как оборвалось ее сердце и медленно куда-то покатилось, ноги ее подкосились, и если бы не подоспевший Андрейка, она бы рухнула на пол.

— Я не позволю тебе, — слабо прошептала она, пытаясь выпрямиться на дрожащих ногах, — не позволю тебе ломать свою жизнь… Кругом голод, нищета, а ты троих детей-голодранцев себе на шею хочешь посадить? Не позволю, — срывающимся от слез голосом пригрозила она ему.

— Мам, это бесповоротно, — тихо, но твердо сказал Андрейка, — иди домой, я скоро…

Три дня Василина не находила себе места, любая работа валилась из рук. А потом она не выдержала и отправилась к Любаве. Та как раз пришла с работы и бегала у себя в ограде, управляясь с хозяйством.

— Люба, пойди себя, на минуточку, — кликнула ее Василина, облокотившись на ограду.

Люба, увидев ее, покраснела, стушевалась, но все же подошла. Была она женщиной скромной, по-соседски они всегда ладили с Василиной, ну а тут, честно говоря, она не знала, как себя вести.

— Ты вот что, — глядя ей прямо в глаза, жестко проговорила Василина, — оставь моего Андрейку в покое, не морочь парню голову, не ломай ему жизнь.

Любава покраснела еще больше, но вдруг гордо подняла голову и с вызовом произнесла:

— А может, я люблю его?

— А "может", — передразнила Василина, окинув ее тяжелым презрительным взглядом, — бесстыдница! Не успела мужа похоронить… Короче, отстань от него, не то плохо тебе будет…

— Плохо? — красивые большие глаза Любавы расширись, а потом сузились в язвительной усмешке, — что вы мне сделаете? Побьете? Андрей меня защитит. Я замуж за него выхожу, вот и весь сказ.

И она звонко и оскорбительно рассмеялась в лицо будущей свекрови.

— Смотри, еще плакать будешь горючими слезами, и красота тебе в тягость будет, — глаза Василины словно полыхнули огнем, и у Любавы мороз пробежал по коже. С этими словами соседка повернулась и, сгорбившись, медленно пошла к себе домой.

А Любава еще долго смотрела ей вслед, не в силах сдвинуться с места…

После случившегося разговора Андрейка буквально на следущий день перебрался жить к Любаве. Матери он сказал коротко:

— Если будешь лезть в нашу жизнь, мы уедем из поселка в другое место.

Сельские девчата, так нежданно получившие отворот поворот, именно оттуда, где меньше всего ждали конкуренции — оскорбились. В первую же ночь в отместку они выбили все окна в Любавиной избушке, выходившие на дорогу, и измазали навозом ворота.

Бедная Василина целую неделю все ночи напролет проплакала в подушку, было такое ощущение, словно она и последнего сына потеряла в ту проклятую войну. А через неделю, выплакав все слезы, она проснулась с принятым решением — собрала свой нехитрый скарб, попросила у председателя лошадь с повозкой и перебралась в старую заброшенную избушку на окраине поселка, где когда-то жила их бабка Лукерья, местная колдунья. Старушка уже много лет как отошла в мир иной, а дом стоял нетронутый, никто даже штакетинки не решился выдернуть из ограды.

***

Несладко пришлось влюбленным, но время лечит любые раны, хоронит в сердце обиды. Вскоре с фронта пришло еще пятеро мужиков, и все внимание сельчан переключилось на них.

Жизнь налаживалась. Трое Любавиных дочерей нового отца восприняли с радостью, сразу стали называть "папкой". И хмурое лицо Андрея оживало, когда его обнимали детские ручонки.

Так прошло несколько лет. Односельчане привыкли к их семье, только иногда перешептывались, что Бог не дает им совместное дитя, наверное потому, что не получили материнского благословения.

А однажды в одно раннее воскресное утро уехали молодые куда-то на целый день. И только соседке теть Мане шепнули, чтобы последила за детьми. Соседка тогда всем рассказала, что поехали они в соседнее село к местной знахарке.

Так или иначе было, но вскоре забеременела Любава, и в положенный срок родила еще одну дочь. Но вместо долгожданной отрады получили родители страшное наказание — все маленькое тельце ребенка было сплошь покрыто волдырями да язвами.

И начались мучения семьи. Новорожденная Варя от диких болей не спала все ночи напролет, заглушая весь дом отчаянными воплями. Никакие мази, никакие припарки, никакие знахарки и медики не могли помочь. Дети таяли на глазах от бессонных ночей и выматывающих криков. Они тоже постоянно плакали, жалуясь матери. Муж допоздна проводил на работе, а ночью тоже пытался укачивать дочь, но все бесполезно…