По мнению К. Бругмана, в индоевропейском праязыке прилагательных не было и они начали возникать в индоевропейских языках в результате адъективизации существительных[337]. В индоевропейских языках первый элемент часто выступает в значении прилагательного, будучи по форме существительным. Свидетельством первоначального неразличения существительных и прилагательных в индоевропейских языках является отсутствие суффиксов, выступающих в роли специальных оформителей прилагательных. Суффиксы существительных и прилагательных в основном тождественны[338].
Показательны также в этом отношении высказывания Л.П. Якубинского:
«Имя прилагательное есть часть речи, обозначающая свойства – признаки предметов. Оно развивается на основе синтаксической категории определения. Естественно, что предпосылки развития определения (прилагательного) создаются лишь по мере того, как говорящие научаются выделять те или иные свойства предметов, сравнивая эти предметы между собой, познавая один предмет через другой… Так как свойства предметов раскрываются через другие предметы, то первоначально названия тех или иных свойств – это не что иное как названия предметов, которые с точки зрения говорящих являются преимущественными носителями этого свойства или признака… Отсюда ясно, что на первоначальном этапе развития определения нет и не может быть речи об особой категории слов, выражающих признаки предметов, – выразителем свойств является та же грамматическая категория имен, названий предметов. Отсюда ясно также, что в своем генезисе все прилагательные являются относительными, семантически производными от какого-то названия предмета, через отношение к которому характеризуются другой или другие предметы»[339].
Эти же взгляды развивал в свое время И.И. Мещанинов:
«Унанганский язык указывает своим строем на предшествующее неразличение обеих категорий, на прежнее состояние слитности имен и глаголов»[340].
По мнению Б. Коллиндера, типологические финитные формы глагола были первоначально именными конструкциями: синтагмами имени, образованными от глагольных основ[341].
«Тесное сплетение категорий имени и глагола, – пишет Н.К. Дмитриев, – проходит сквозь всю башкирскую грамматику. Достаточно указать на то, что спряжение в башкирском языке (как и в других тюркских языках) носит ярко выраженный именной характер: формы лиц глагола характеризуются теми же аффиксами (формантами), которые образуют так называемую форму сказуемости 1-го, 2-го и 3-го лица обоих чисел от любого имени. Таким образом, вместо русского я читаю или я буду читать по-башкирски собственно говорят я читающий – есмь и я имеющий читать – есмь так же, как говорят я читатель – есмь и т.п. …»
«Вторым структурным типом (кроме формы сказуемости), объединяющими имя и глагол, являются в башкирском языке (как и во всех тюркских языках) морфологические образования, известные под названием формы принадлежности. „Форма принадлежности“, как выразительница известной грамматической „категории принадлежности“, одинаково свойственна и именам и глаголам: ср. хотя бы ат-ым ʽмой коньʼ (по-башкирски одно слово!) и барған-ым ʽмое прошлое хождениеʼ, т.е. тот факт, что я ходил (по-башкирски тоже одно слово)»[342].
В. Банг в свое время пришел к выводу, что «чистый глагольный корень» тюркских языков представляет «чистый субстантив, т.е. отглагольное имя»[343].
Убежденным сторонником первоначального неразличения имени и глагола был Э.В. Севортян. Он собрал довольно многочисленные случаи совпадения глагольных и именных основ типа ақ- ʽтечьʼ и aқ- ʽжидкостьʼ, аң ʽпомнитьʼ и аң ʽпонятливостьʼ, дад- ʽпробовать на вкусʼ и дад ʽвкусʼ и т.п. Имеются также случаи схождения производных форм глагола и имени, напр. азерб. ағры- ʽболетьʼ и агры ʽбольʼ, оху- ʽчитатьʼ и оху ʽчтениеʼ и т.д.
«На основании уже учтенных форм, – замечает Э.В. Севортян, – можно прийти к выводу, что все глаголы и имена, семантически связанные между собой и объединяемые значениями названия процесса, результата и т.д., восходят к корням и производным словам, в которых не было не только грамматического, но и лексического разграничения глагола и имени действия, процесса или его признака (или результата) и т.п.»[344]
Гипотезу о первоначальном неразличении в тюркских языках частей речи защищает А.М. Щербак.
«В тюркском праязыке прилагательные не имели особых морфологических показателей и само существование их как самостоятельного лексико-грамматического разряда имен вызывает большие сомнения»[345].
А.М. Щербак также утверждает, что глаголы и имена были недостаточно дифференцированы.
Это положение аргументируется тем, что в древнетюркском языке глагольно-именных основ больше, чем в современных языках, и что по мере приближения к нынешнему состоянию их количество постепенно уменьшается. Анализ же общетюркских односложных основ, реконструируемых на уровне праязыка, показывает заметное увеличение случаев омонимии по сравнению с тем, что выявляется в ходе исследования любых старописьменных текстов, ср. āp ʽпротивоположная сторона; зад; спина и класть что-л., перевешивая на другую сторону; переходить какой-л. предел; превышать что-л.ʼ; ǟн ʽниз, низкий и сходить, спускатьсяʼ[346].
По мнению А.М. Щербака,
«внешнее совпадение именных и глагольных основ не является случайным и, по всей видимости, отражает своеобразие исторического процесса становления и развития частей речи. Факты именной и глагольной омонимии в древних и современных тюркских языках, результаты проведенных в этой области теоретических исследований и, отчасти, соображения теоретического порядка, подкрепленные ссылками на материалы не тюркских языков, позволяют думать, что в тюркском праязыке почти любой первичный корень обозначал и предмет и действие, т.е. был синкретичным»[347].
«При всех возможных различиях прилагательных и существительных в таких языках, как индоевропейские, тюркские и др., прилагательные в этих языках обнаруживают близость к существительному. В ряде языков Юго-Восточной Азии слова, обозначающие качественные признаки, по своим грамматическим свойствам тяготеют не к именам, а к глаголам… Можно предполагать, – замечает далее В.З. Панфилов, что возникающие обозначения первоначально употреблялись для обозначения как предмета, так и действия и, что, следовательно, возникновение различий между именами и глаголами есть позднейшие явления. Проявление такой первоначальной неотдифференцированности имени и глагола в той или иной степени обнаруживается во всех языках»[348].
Основным аргументом, привлекаемым для доказательства этого положения, выступает опять-таки амбивалентность некоторых основ, т.е. их способность быть основами имен и глаголов. Наличие общих именных и глагольных основ отмечается в финно-угорских, тунгусо-маньчжурских, тюркских, палеоазиатских, кавказских и некоторых других языках. Значительное количество общих именных и глагольных основ зафиксировано в эскимосском языке. В нивхском языке количество общих именных и глагольных основ весьма велико. В эскимосском языке любое имя, выступая в функции сказуемого, присоединяет глаголообразующий суффикс и получает соответствующее глагольное управление[349].
